Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2010)

Дрюня не перебивал, хотя сильнее всего на свете жаждал окончания монолога. Отца иногда тянуло на риторику. В молодости он, возможно, ощущал себя прогрессивным, новатором, снобом даже. Ему казалось, что такие, как он, вот-вот займут места на московском верху, и тогда его обязательно заметят, к себе позовут, и заживе-о-о-ом! Не позвали и не зажили, и он как-то скис. Живем-то не бедно, но ему хотелось чего-то большего.

—Зачем им эти выпады против Афганистана? Против войны? Плюют же против ветра. Ответь мне.

— Пап, спроси у них сам…

— Ты же с Брюхом учился пять лет, вы дружили. Вместе выпивали — я без претензий, было ведь? Чего он добивается? Понимает же, что не дадим мы ему выехать в Ленинград, не дадим записаться у французов, не дадим! И выступать в Горьком не дадим. И песни не залитуем.

Пескарь вдруг разозлился. Ему казалось несправедливым — он тут борется с сорняками, а собственные дети не на его стороне. Даже не то что не на его стороне, но, увы, дружат с теми сорняками. Пескарь прощал им легкие детские бунты — сам такой был, но вроде они уже не дети.

— Пап, жду дома с “Револьвером”. — Дрюня сделал попытку свернуть разговор в тряпочку.

— Так ты мне не ответил.

— Пап, если ты о Брюхе… Наверное, просто он живет не так, как ты бы хотел, чтобы он жил. Не по кальке. Поет не в общем хоре. Для него настоящая жизнь — не инженерная работа, а эти песни, встречи с друзьями, тусовка. И песни его мне нравятся — если начистоту. Не все, но многие.

— Но почему? Ведь за инженерство он получает деньги, именно за эту работу он в будущем получит квартиру, путевки, ну я не знаю, блага! А за его песни ему достанется только по почкам, и с каждым разом все больнее. И никаких благ! Хоть ты с ним, что ли, поговори.

— Нет уж, уволь. Мне его песни нравятся. Я бы хотел, чтобы он и дальше их писал. И чтобы хронопы существовали.

Пескарь захлебнулся возмущением:

— Ты сошел с ума! А Алюня сошла с ума дважды. Я ее с таким трудом устроил к нам в контору. Выбил для нее ставку переводчицы. Такой ставки раньше не было. Где еще после иняза она больше получит? И она влюбилась в этого бездарного певуна.

Алюня после иняза по протекции отца работала в секретариате и была довольна работой. Не пыльно. Платили нормально. Она, впрочем, и не задумывалась, что это КГБ.

Дрюня решил прибегнуть к метафоре:

— Пап, помнишь, ты нам рассказывал притчу о приходе боевого слона в город слепцов. Тот, кто потрогал ухо слона, сказал, что слон — нечто большое, широкое и шершавое, как ковер. Тот, кто ощупал хобот, сказал, что слон похож на прямую пустотелую трубу, страшную и разрушительную. Ощупавший ногу и ступню возразил, что слон могуч и крепок, как колонна. Вот и ты ощупываешь хронопов однобоко.

— Вообще абсурд! — Пескарь в отчаянии бросил трубку.

Он даже не злился, а был оглушен. Стараешься для них, стараешься…

А небесный кит уже готовился нахлобучить на свою голову шапку луны.

Название “Хроноп” предложил Кух

Год 1983-й, май

Название “Хроноп” предложил Кух.

Той весной хронопы плотно сидели на латиноамериканском магическом реализме, как с писаной торбой носились с Маркесом, Борхесом, Астуриасом, Карпентьером. И естественно, с Кортасаром, тем более у него было прекрасное имя — Хулио. Только что вышел томик из серии “Мастера зарубежной прозы” с романом “Выигрыши” и “Историями о хронопах и фамах”.

Другие названия даже не обсуждались.

“А что мы будем делать?” — спросил один. “Где возьмем инструменты?” — спросил другой. “Где будем выступать?” — спросил третий. “О чем петь?” — спросил четвертый. “В каком стиле?” — спросил пятый. “Конечно, в новой волне!” — ответили все разом. И полезли в карманы. Загоношились с мелочью. Решение такой крутизны нужно было срочно обмыть. Выпив, стали выдумывать друг другу клички. Все же отдавали отчет, что играть рок в гетто под своими именами — суицид.

Кух назвался сам. Его любимым героем последнего месяца был Кухулин, легендарный богатырь из кельтского эпоса, этакий Ахилл. Сражал он противников фирменным броском лосося. Кух на пьянках тоже сражал собутыльников — правда, виртуозными вилочными тычками.

Брюх — потому что с брюхом. Почему-то он всегда был с брюхом, даже до школы.

Дух — потому что прозрачный как дух, только невидимых крыс и способен ловить.

Бух — от слова бухгалтер, уж слишком все любил пересчитывать да классифицировать. А уж если начинал пересказывать фильм, то пересказ по времени часто оказывался равен просмотру.

Нюх получил прозвище от выражения “Нюх не теряет”. Все-то он знает, все-то может отрезонировать. Знает, как из велосипеда сделать утюг, а из утюга манекен. “Вот и будешь Нюх”, — сказал Бух. Нюх показал Буху язык.

— Ну что, хроноп-хроноп?

— Здрасти-мордасти, хроноп-хроноп!

Солнечное третье мая стало днем рождения группы. В этот день — а он, к счастью, оказался красным днем календаря — пятерка друзей собралась у Духа дома, благо жил он прямо в центре Горького, и начала писать свой дебютный альбом.

Каждый принес из дома все, что могло издавать звуки, даже не слишком музыкальные. Брюх с Бухом притащили семирублевые гитары-убийцы (убийцы только пальцев, слава богу). Третья “лопата” принадлежала самому Духу. У него была настояшая шестиструнка. Тогда как у Буха с Брюхом — переделки с семиструнок. Переделка — сказано громко, всего-то-навсего снималась самая толстая струна и таким образом нарушалась естественная симметрия грифа. Однако в горьковских магазинах встречались только семиструнки. Шестиструнки привозили из-за “китайки”. Кто-то приволок пару дуделок с клавишами, не исключено, что отобрал у детей родственников, выглядели они по-игрушечному и отчаянно не строили.

Брюх притащил также блок-флейту, которую не так давно купил в “Мелодии”, но играть на ней только учился. Кух долго испытывал все близлежащие предметы, стуча по ним толстым детским карандашом, — хотел найти звук, хотя бы отдаленно напоминающий звук малого барабана ударной установки. И остановился на собственном обтянутом дерматином кейсе-дипломате. В банку из-под кофе насыпал риса — получился шейкер.

Магнитофон у Духа был так себе. Катушечный “Маяк-202”, дешевка, даже не первого класса. Но мага первого класса не было ни у кого из хронопов. Микрофоны же были вообще курам на смех — два маленьких короббочка, они продавались в комплекте с “Маяком”. Предназначенные в лучшем случае для записывания речи. Хотя и речь-то писалась с вязкими шумами и глухая. Но других вариантов не имелось. Лучше идти медленно и спотыкаясь, чем стоять, решили хронопы. В первый же день было записано два трека, еще не песни, а так — проба пера, что-то вроде вступления к альбому, интро. Подурачились, погудели, побренчали — и готово. Жизнь казалась прекрасной, как никогда прежде.