Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2005)

Тут в Москве страшный трафик. Машины едут сплошным потоком, на хорошей скорости и бампер к бамперу. Мне рассказывали, что один человек, купив машину, первые недели ездил постоянно в холодном поту. Потому что вокруг машины дорогие, стукнешь такую, потом век не расплатишься...

Однажды прямо на моих глазах столкнулись черный “мерседес” и красная, размером поскромнее “тойота”. Из-под колес аж дым пошел, на асфальт дождем полилась тормозная жидкость. Правое переднее колесо “тойоты” оказалось согнуто, смято. Я, признаться, немного струсил и прибавил шагу — а вдруг пальба начнется?.. Потом увидел, что водитель “мерседеса” преспокойно разговаривает по мобиле. Водитель “тойоты”, толстый мужчина с рыхлым лицом, вздохнув, открыл дверцу — надо было выбираться, выяснять...

Не знаю, каково бы тебе пришлось в Москве. Ты ведь не любил лихачить и даже на легковушке ездил осторожно, в правом ряду, не завидуя тем, кто тебя обгоняет.

Зато у тебя не было ни одного ДТП. Если не считать того, что ты однажды на заснеженной улице въехал колесом в открытый канализационный люк. Воображаю, как тебя швырнуло по кабине! Или в другой раз, не поняв знаков сторожихи на железнодорожном переезде, поехал под опускающийся шлагбаум, разломал его к черту. Но это все мелочи. Вот брат, купив красный “жигуль”, через месяц зацепил крылом за колесо проезжавшего мимо грузовика. Про меня и говорить нечего: мой первый и последний водительский опыт закончился ДТП.

Принимая лекарство, ты протянул ко мне ладонь лодочкой. Ты никогда так не делал, пока был здоров. И я заметил, что твои руки, обычно кирпично-красного цвета, с внутренней стороны посерели, как будто ты таскал мешки с цементом. Но я понял: никакой это не цемент. Это — вот это самое. Тебе конец.

Как-то в августе — я был еще пацаном тогда — тебя отправили на машине в район, убирать хлеб. Ты отсутствовал две или три недели. Но я так скучал по тебе, что каждую ночь видел во сне. Я сам этому тогда удивлялся. Один из этих снов до сих пор застывшей черно-белой картиной стоит у меня перед глазами. Будто стою на дачной остановке, жду автобуса, хочу уехать домой, и тут подъезжаешь ты. На машине. Но почему-то это не твой грузовик с бортами, а черный фургон с огромной будкой-кузовом. И потом момент пробуждения — разочарование, что это опять только сон, еще один, а ты по-прежнему в отъезде.

Потом ты приехал — не во сне, а на самом деле. Приехал ночью, когда я спал и, странным образом, тебя во сне не видел. А когда проснулся утром, мать предупредила, чтобы я не шумел, потому что ты устал с дороги и спишь. Я тихо подошел к твоей постели и смотрел, как ты лежишь, свернувшись калачиком под одеялом. Потом осторожно, чтобы не шуметь, прошел на кухню завтракать.

Что ты умираешь, первой поняла наша кошка. Белая. Помнишь, как она играла с нами еще котенком? Она не выпускала когтей, только бережно сжимала руку крохотными кошачьими лапками.

Больше всех кошка любила тебя, потому что именно ты кормил ее. Вставал раньше всех и варил ей рыбу, тошнотворный запах встречал меня каждое утро на кухне. Поэтому кошка спала на твоей постели. Но когда ты заболел, она вдруг ушла от тебя и перебралась ко мне. Посреди ночи я проснулся, почувствовал теплый пушистый комок у себя на коленях, и мне стало жутко. Я знал: кошки чувствуют смерть, иногда даже уходят из дома, где лежит покойник. В одно мгновение я вдруг понял все. Но в следующее уже не хотел этому верить.

Так однажды, сдав первый экзамен в Московскую консерваторию, я вышел на улицу. Вокруг стояли абитуриенты, курили. И меня вдруг в одно мгновение осенило, я понял, что, хотя на экзамене со мной обращались очень вежливо и один из экзаменаторов даже сказал “хорошо”, это все ровным счетом ничего не значит, второго экзамена для меня не будет и в консерватории мне никогда не учиться. В следующее мгновение я уже не хотел этому верить. Потом оказалось — напрасно.

А кошка продолжала спать на моей постели, словно забыв о твоем существовании. Только однажды, выпрашивая у нас поесть, она вдруг по старой памяти запрыгнула к тебе, села и стала мурлыкать громко, как она всегда это делала. Но ты не пошевелился даже, лежал как мертвый камень. Тебе было все равно. И кошка так и спрыгнула ни с чем.

На демонстрации целые толпы народу шли по тротуару и прямо по проезжей части. Вдруг у одной тетки рядом с нами с громким хлопком лопнул воздушный шарик. Оказалось, это ты случайно задел его сигаретой.

Быстро отыскались какие-то твои знакомые.

— Паш, пойдем... Вон, за гаражи...

— А, ну давай...

Вы пили водку по очереди, из одного стакана, и мне вдруг пришло в голову, что так делать негигиенично, можно подцепить какую-нибудь болячку.

— Да ты что, это же спирт! — Ты воспринял мои глупые слова совсем всерьез. — Наоборот, он обеззараживает весь организм...

Обеззаразившись, вернулись к колонне. Я потянул тебя к большому транспаранту на дутых, со спицами колесах, прямоугольная конструкция из тонких белых труб, на ней стенд, и там цифры — тридцать или сколько-то лет чему-то там, заводу, кажется.

Сначала я шел рядом, держась за тонкую белую трубу, и помогал толкать транспарант взрослым. Потом такое показалось почему-то скучным, и я залез внутрь конструкции, шел рядом, пока вдруг низко, сантиметрах в десяти от земли, движущаяся труба не наехала мне сзади прямо на пятку, смяла и отдавила ступню, растянула суставы. От боли я охнул. Транспарант остановили, ты вытащил меня из коварного сплетения труб. Я плакал. У меня дрожали колени, и хотелось в туалет. Наступать на поврежденную ногу я не мог.

Мы были где-то на середине пути от дома до центральной городской площади. Общественный транспорт не работал в честь праздника. Так что меня посадили на транспарант и повезли до площади, мимо трибун, а потом до места, где стояли автобусы, на которых возвращались домой. Потом ты рассказывал, на кого я был похож, сидящий на транспаранте, скукожившийся от боли и холода.

Водителя автобуса ты попросил довезти нас до травмопункта. Там мне поставили диагноз — растяжение. Велели лежать, наложив на припухшую ногу холодный компресс. Чтобы довезти меня домой, ты остановил машину, заплатил пять рублей, немалые деньги. Там ехать-то было три минуты…

Две недели я провел в постели, передвигаясь по квартире на четвереньках, приподняв больную ногу или вприпрыжку на одной ноге.

Вернувшись домой из издательства, где меня учили печатать на компьютере, я уже в коридоре услышал чужой голос: у нас были гости. Вернее сказать, гостья — толстая пятидесятилетняя тетка с черной полоской усиков над верхней губой. Сидит за столом возле твоей постели, рядом мать. На столе чайные чашки, что-то на тарелке. Ты смотришь на них, чуть улыбаясь, ласково.