Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2005)

Я сообразил: это наша родственница, сестры твоей снохи — свекровь. Отношения в их семье не ладились, и тетя Валя — или, как вы ее между собой называли, Валька — часто захаживала к нам поговорить об этом. Ближе, чем мы, родни у жены ее сына не было. Впрочем, что я рассказываю? Ведь ты еще застал все это...

Я подсел к вам, прямо на твой диван, совсем отгородив тебя от стола. Но ты не протестовал. Просто по-другому сесть никак не получалось.

Шел разговор. Тетя Валя рассказывала о непрерывных скандалах в семье сына. Выходило, что ее Борька очень хороший и поступает правильно, а вот сноха — стерва. Я молчал: взрослый разговор, не для меня. Только спросил про небольшую, граммов в четыреста, глиняную бутылочку, что обнаружил на столе. Тетя Валя сказала: настоящее молдавское вино.

Потом спросила, скоро ли я женюсь. Сказала: ее-то сын на два года меня моложе, а у него уже жена и дочка. Как хорошо! Я возразил: она же только что рассказывала, как там на самом деле хорошо... Усатая тетка рассмеялась.

Потом она предложила нам выпить — маленькую рюмочку. Рюмка с прозрачным розовым вином уже стояла на столе. Я сказал: если мать разрешит. Я попросту не хотел пить вина. Наша гостья снова засмеялась. У нее было грубоватое, смуглое, калмыцкое лицо и голос такой же грубоватый, низкий, мужской.

Я повернулся к тебе, спросил, не хочешь ли ты вина. Меня смущало, что ты лежишь за моей спиной, никак не принимая участия в нашем разговоре. Но оказалось, что ты снова заснул.

Я тогда только удивился этой твоей сонливости, ничего страшного в ней не заподозрив.

Как-то вскоре после твоих похорон я шел по улице недалеко от нашего дома и вдруг заметил вдалеке человека в рубашке и брюках, осанкой и ростом очень похожего на тебя. Я стал по привычке всматриваться, не ты ли это идешь на самом деле, и лишь в следующее мгновение сообразил, что ты ведь уже умер. Значит, бесполезно вглядываться в лица прохожих — тебя среди них не будет.

Первое время ты по-прежнему спал на своем крохотном шатком диванчике у окна. Мать туда носила еду, кормила тебя с ложечки. Оттуда водила в туалет. Ты злился, что не можешь обойтись без помощи, огрызался на нее и на меня. И однажды, оставшись один, ты попытался пойти в туалет сам. Вернувшаяся домой мать нашла тебя лежащим на полу возле дивана. После этого случая мать с моей же помощью перетащила тебя на свой широкий диван. Ты этому сопротивлялся, обругал нас и даже попытался ткнуть локтем под ребра.

С тех пор ты так и спал на ее широком диване, у стены. Мать рядом с тобой с краю, только головой в другую сторону. Проходя мимо, я видел, как твои ноги в носках лежат у нее на подушке.

Ты так и умер на этом диване.

Экскаватор копал траншею под погреба, глубокие — над погребом слой земли в метр с лишним, кладка из красного кирпича, потом бетонный настил. Бомбоубежище, а не погреб.

Солнце, закатываясь за гору, сияло, как золотисто-розовый огненный шар. Летний вечер был ясным, тихим, но нежарким. Экскаватор работал с одного края траншеи, а у противоположного, в выровненной уже яме, начали класть стены. Где-то там находился ты.

Когда стемнело, экскаватор развернул ковш, уложил его себе на крышу и уехал, оставив едкий, прогорклый запах солярочных выхлопов.

Мать послала меня к тебе на стройку нашего гаража с каким-то поручением — мне теперь кажется, она просто хотела, чтобы я посмотрел на твою работу. И, наверное, еще она хотела, чтобы домой ты пошел вместе со мной, чтобы я помешал тебе напиться с мужиками по дороге.

Ты подошел ко мне, спросил, как дела, — я отвечал что-то, не помню. После мы стояли вместе с другими строителями гаражей, смотрели на начатое дело, отдыхали. Небо давно стало черным, погасла даже полоска вечерней зари над горой. Вокруг яркими точками светились огни большого города, но на самой стройке, расположенной в стороне от крупных улиц, было темно, как на пустыре.

Вдруг один из твоих приятелей указал на небо, сказал, что вон какое-то странное красное облако. Я пригляделся и через некоторое время действительно различил размытое красноватое свечение над головой.

— Странно. Откуда это облако? Ведь вечер был ясным...

Ты ничего не ответил. Ты в это время разговаривал с кем-то и на мой вопрос не обратил внимания.

Борода росла у тебя с проседью, стариковская. Седина на висках была и раньше — была всегда, сколько я помню. Свои русые, со светлыми прядями волосы ты зачесывал назад. Твои волосы совсем не изменились за время болезни.

Среди нас есть сокурсник — свои русые с золотистыми прядями волосы он так же, как и ты, зачесывает назад. Еще на абитуре я обратил на него внимание. Он был так похож на тебя, что я всякий раз испуганно таращился и старался заглянуть спереди, ему в лицо.

Слава богу, это все прошло. Сокурсник отпустил волосы еще длиннее, завязал их в косичку — и перестал быть на тебя похожим. Мне больше ничего не кажется, когда я гляжу на его ссутулившуюся и отощавшую за год учебы спину.

Мы возили тебя в сберкассу, чтобы — пока ты хоть немного двигаешься и что-то соображаешь — оформить доверенность на пользование твоим вкладом. Мы попросили у знакомых машину, микроавтобус “Газель”. Ехать на троллейбусе тебе нечего было и думать.

Тебя оставили ждать в машине, сами пошли занимать очередь. Потом тебя повели под руки по залу сберкассы, мимо выстроившихся людей. Некоторые из них были явно старше тебя — но пришли сюда сами… Ты шел, едва переставляя ноги в синих трикотажных брюках, руки тряслись, обросшее седой щетиной лицо было в серых, словно цементных, пятнах, и только из-под кепки торчали русые патлы, но это ничего не меняло… Казалось, тебе лет девяносто. Будто ты лет двадцать пролежал в деревенском доме на печи, и вот теперь тебя зачем-то вытащили сюда. Мучают дедушку...

У окошка кассы ты долго выводил дрожащим почерком свою фамилию. Потом тебя так же медленно повели обратно.

В машине ты попросил пить. Водитель “Газели” налил тебе минералки в пластиковый стаканчик, но ты сделал только один глоток, мне пришлось выплеснуть остальное.

Вдруг ты поднял голову, посмотрел пристально на мать и спросил, правда ли, что вид у тебя бледный.

Мать опешила.

Твое кирпично-красное, дубленное всеми ветрами, обросшее седой щетиной и сморщенное от болезни лицо...

Бледный... Это слово обычно означает совсем другое. Бледным ты не был, даже когда лежал в гробу.

Ты так и не дождался ответа.

Мы доставили тебя домой, уложили в постель. И ты сразу же заснул. Видимо, поездка совсем обессилила тебя.

Почему на афишах иных фильмов писали “Дети до 16 не допускаются”, теперь не понять: эротику и секс при советской власти не показывали в принципе.