Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2006)

“То, что Галича следовало публиковать в „Библиотеке... ”, обсуждению не подлежит. Даже если кому-то его песни „не ндравятся” (дело вкуса; по-моему — свидетельство о безвкусии), даже если кто-то не видит, сколь значимую роль сыграл Галич в освобождении поэтического языка конца ХХ века (его влияние на разных поэтов — богатая филологическая тема), отрицать общественно-историческое значение этого поэта, его сцепленность со временем, его воздействие на несколько поколений русской интеллигенции невозможно. Галич — часть истории, а потому и отношение к его наследию должно быть историческим. Что соответствует задачам „Библиотеки поэта”. „Просто читать стихи” можно по другим книгам. Между тем новая книга пригодна только для „просто чтения”…”

Речь тут идет о “Стихотворениях и поэмах” А. Галича, подготовленных В. Бетаки для Большой серии “Новой библиотеки поэта”.

Андрей Немзер. Окликая будущее. Александр Архангельский написал книгу о годе своего рождения. — “Время новостей”, 2006, № 127, 20 июля.

Среди прочего: “Читая лекции о временах куда более отдаленных, я иногда напоминаю студентам: Пушкин не мог позвонить по телефону, Толстой не мог, уставившись в телевизор, узнать, что происходит на другом конце России, путешествие из Петербурга в Москву — это действительно путешествие. Студенты понимающе смеются, но, кажется, до конца не верят. Для того чтобы оценить эру памперсов (и тот переворот в устройстве семьи, который они принесли), надо представить въяве подгузники, постоянное кипячение белья, кухню (хорошо если кухню, а не единственную комнату в коммуналке с не лучшими соседями!), в которой всегда что-то сушится. Для того чтобы понять, как изменил мир Интернет, надо вглядеться в пишущую машинку”.

О множественности психических миров. Беседовал Алексей Нилогов. — “НГ Ex libris”, 2006, № 23, 6 июля.

Говорит Вадим Руднев: “Мне показалось, что это самый умный человек XX века. Для Витгенштейна философствование и жизнь нераздельны в отличие, например, от Гуссерля или Хайдеггера, которые занимались философией отдельно от бытовой жизни. <���…> Мое непонимание французского философствования менее продуктивно, чем непонимание текстов Витгенштейна, всегда преисполняющее надеждой на будущее понимание”.

Зинаида Партис. Это я помню. — “Посев”, 2006, № 6.

Ленинград, 50 — 60-е годы. Писатели.

Евгений Пастернак. “Старались сделать Собрание сочинений академическим”. — “Книжное обозрение”, 2006, № 29-30.

“Безусловно, новое по сравнению с предыдущими изданиями — письма Бориса Леонидовича, опубликованные в хронологическом порядке, что создает совершенно новое впечатление о Пастернаке. <���…> Далее — V том, стенографии выступлений Пастернака в самые тяжелые сталинские годы. Эти записи меняют мнение людей о Пастернаке — как он вел себя среди творческой интеллигенции того времени, как отстаивал свои взгляды, внутреннюю свободу и свободу по отношению к внешней среде. <���…> Черновики — это отдельная часть Собрания сочинений. Пожалуй, еще никогда не было столь полной публикации черновиков к роману „Доктор Живаго” (IV том Полного собрания)…” Речь идет о Полном собрании сочинений Б. Л. Пастернака (М., “СЛОВО/SLOVO”, в 11 томах + CD).

“Плохих слов нет — есть плохие люди”. Беседу вел Дмитрий Быков. — “Огонек”, 2006, № 27.

Говорит Юз Алешковский: “Главной фигурой 90-х, на мой взгляд, был Пелевин, его прозу я полюбил. Главной фигурой сегодня становится Гришковец — несколько более склонный, кажется, угождать публике, но все равно очень талантливый. Массовую беллетристику я никогда читать не мог, но она ведь и не для этого. Она — свидетельство о времени. Многие реалии будут восстанавливаться потом по текстам Марининой, пишущей, кстати, лучше Устиновой, Дашковой, Донцовой... Никого не хочу обижать — эта литература нужна. Великие отражают не столько эпоху, сколько себя. А массовая культура аккумулирует быт”.

Валерий Подорога. Философия и литература. — “ПОЛИТ.РУ”, 2006, 28 июля .

Публикуется полная стенограмма лекции профессора, доктора философских наук Валерия Подороги, прочитанной 24 марта 2005 года в клубе “Bilingua” в рамках проекта “Публичные лекции „Полит.ру””. Цитирую: “Поэзия для меня даже и к литературе не относится. Вероятно, это особый род экзистенциальной активности или деятельности, который даже не может быть включен в литературу. А литература в том виде, в каком я ее пытаюсь интерпретировать, это то, что мы можем назвать классической. Классической в том смысле, что умер не только автор, но и все контексты, которые мешают новому чтению. Странное сочетание: постоянное умирание всех окружающих контекстов дает возможность выйти на обнаженное, скажем так, чтение самого текста, возможность полностью его присвоить в качестве современного”.

Дмитрий Полищук. Наважденье одно. Стихи. — “Стороны света”, 2006, № 3 .

А у нас в хрущобе (Господи Иисусе!)

завелись удивительные гуси.

Черные, верткие, как головастики,

на крылах — белоснежные свастики.

По ночам в буфете шуруют,

днем — маршируют.

Гнезда вьют под паркетом,

погогатывая при этом.

Ставлю воду им в блюдце золоченом,

солью кормлю с алебастром толченым.

То-то скачут они тогда, напоминая крольчат,

когда умирают — кричат.

(“Веселые гуси”)

Захар Прилепин. [Интервью]. — “KM.Ru”, 2006, 25 июля .

“Беседуя со своими недругами и товарищами на темы политики, или — шире — самоопределения человека в государстве, я часто, нисколько не кокетничая, говорю, что с легкостью откажусь от своей писательской свободы, если это будет нужно моей стране, начавшей реализацию некоего восстановительного, наступательного, созидательного проекта. Родина, несомненно, превыше всех свобод, которые либо умозрительны, либо вредны — особенно в либеральном их толковании”.

“Несомненным потрясением было прочтение Эдуарда Лимонова. Влияние его на современную литературу бесподобно, и в этом смысле ни Солженицын, ни Аксенов, ни кто угодно ему не конкуренты. Пройдет время, и станет очевидным, что влияние Лимонова в русской литературе (и на нее) сопоставимо только с влиянием Льва Толстого и Достоевского. Это было разное влияние, породившее, безусловно, не только некие системные, важные сдвиги в литературном контексте, но и сонмы беспомощных подражателей”.