Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2005)

Евгений Ермолин (С чего начинается родина)

Мне есть что сказать о прошлом “Нового мира”, но я хочу думать о настоящем и будущем.

Журнал на бессменном дежурстве. Являясь ковчегом великой традиции, заявляя о своей верности ей, он стойко держит эту вахту, которая давно уже кажется нелепой и абсурдной насмешливым исчадьям самобытного русского хаоса.

В России родина начинается с литературы. С литературной классики, с литературной традиции. Литература у нас — и отец, и мать.

Сегодня Россия, быть может, ею даже и кончается, но это еще не вполне решено. Однако русское сиротство в начале ХХI века, мучительный хаос невыговоренной, онемевшей души обязаны именно тому, что русский человек потерял родителей, отучился читать и понимать прочитанное.

Не всякий человек, и в этом — надежда. Да и куда ж ему деваться, если ничего почти другого у человека нет; если душа его пока слабо прирастает к культу и, может быть, уже не прирастет вовсе, а социум не обнаруживает ни малейшей воли к родству и братству?

Мечталось, что Россия станет садом, обернулась она ГУЛАГом, а потом явилась просто диким полем, по которому разгулялся лихой человек. Нам выпало жить в кризисное время, когда все кажется конченым и ничего не начиналось. Но это не приговор, а шанс. Вместе с литературой стали уделом немногих и вообще важное, серьезное понимание жизни, и глубокое чувство жизни, а общество упростилось до прелитературной степени, — но это еще не основание для сдачи позиций.

Пожалуй, только литература способна дать смысл и суть новому варварству, неумело примеряющему одежды великих предков. Все-таки языковая связь с прошлым не может считаться окончательно потерянной. И дремлющая глубина духа, выраженная когда-то литературно, еще может пробудиться и пробуждается, наверное, вот именно сейчас в чьем-то личном опыте.

Мне кажется, когда-то давно я стал по-настоящему взрослым, когда начал читать “Новый мир” Твардовского. Это было второе рождение, когда пришли и встали у изголовья Абрамов и Эренбург, Владимов и Домбровский, Солженицын и Искандер, Виноградов и Лакшин. На тогдашнем историческом мелководье вдруг открывалось что-то такое, о чем и подумать было странно. Что, к примеру, цвет трагедии — белый …

То, что случилось когда-то, может происходить и происходит сейчас. Почему-то я в это верю. И с этим связываю свое присутствие на страницах “Нового мира”. Этот журнал и сегодня — место, где сильнее бьется сердце этого мира. Куда чаще заглядывает творческий дух.

Таким он и призван быть.

Журнал сегодня и завтра падает зерном на почву местами иссохшую, выжженную солнцем зла, местами заболоченную и превратившуюся в трясину без чести и совести, но еще, смею верить, не обреченную там, где живая душа тянется к свету великих и трудных истин человеческого бытия. Вот здесь и прорастет зерно, и настанут иные времена, и появятся новые люди, открытые новой русской судьбе. Здесь кончается наконец унылое и тягостное бремя холодного русского пространства и начинается, может быть, настоящая Россия, Россия духа, витающего где он хочет и избирающего себе любой сосуд.

ЮРИЙ КАГРАМАНОВ

Если не углубляться в прошлое, самой большой заслугой “Нового мира” представляется то, что в годы “перестройки” журнал приобщил — огромный тогда — круг своих читателей к идеям русской религиозной философии. Другие важнейшие “акции” тех лет — публикацию “Архипелага ГУЛАГ”, “Доктора Живаго” и т. д. — осуществили бы другие издания, пусть и с небольшим запозданием; а работы русских религиозных философов в таком объеме публиковал только “Новый мир”, и этого не сделал бы за него никто другой (единственным его соперником в этом отношении был узкоспециальный журнал “Вопросы философии”).

К чести для него — хотя, с другой стороны, можно сказать: к сожалению — журнал далеко опередил большинство своих читателей. (Пост)советская интеллигенция, как правило, оказалась не готова воспринять идеи русских религиозных философов, чье творчество, на мой взгляд, позволяет перекинуть единственно прочный мост из прошлого в будущее. Не следует, однако, торопиться с выводом, что посев пал на каменистую почву. Qui ira, verra — “кто пойдет дальше, тот увидит”.

ТАТЬЯНА КАСАТКИНА

Когда у кого-то очень близкого день рождения, хочется говорить добрые слова и признаваться в любви, тянет прямо-таки расплыться в умилении и раскиснуть в нежности, тем более когда этому близкому стукнуло аж восемьдесят! И по человеческим меркам срок немалый, а среднестатистическая жизнь толстых журналов (учитывая здесь и статистику XIX века) короче человеческой. Правда, журналам не так уж редко случается возрождаться…

Но время наше такое — раскисать не дает. Нежность наша тревожна, любовь настороженна. Мы силимся — хоть думой о них, хоть бессильной нашей молитвой — охранить любимых. Потому что мы наконец поняли — мы на войне. Нет, дело не в том, что опасность террористического акта подстерегает всякого. Материализовавшаяся в терактах угроза смерти всегда существовала и лишь напомнила нам о себе; взрывы разбудили нас, привычно существующих в погоне за уходящим днем и забывающих о том, что “человек не только смертен, но еще и внезапно смертен”. Наша война — постарше любых междоусобных войн в человечестве. Можно в нее не верить, можно делать вид, что ты тут ни при чем или что она от тебя далеко. Все это мы проделывали и по отношению к чеченской войне, пока она не доказала нам, что ей плевать на то, что мы думаем по поводу своего участия (неучастия) в ней.

Человек всегда держит линию обороны: между жизнью и смертью, между добром и злом. Это одно и то же. Потому что если ты зол — то ты мертв до смерти, а если добр — то жив и по смерти. Это одинаково хорошо видно в судьбах и людей, и журналов. Мы все — сторожа своих собственных сторожевых башен. Через любую из них зло и смерть проникают во все человечество. Любая из них может стать последним оплотом жизни и добра. Но журнал — это целая крепость, собирающая своих бойцов под общим флагом, дающая каждому из них чувство “плеча и локтя”, чувство защищенной спины. Это не значит, что все собравшиеся здесь согласны друг с другом во всем: это значит, что они вместе бьются за жизнь и добро, даже когда спорят друг с другом. Потому что спор в “Новом мире” — это совместная битва за истину. Это и есть чувство “плеча и локтя” — знание, что даже если ты пропустишь врага — по немощи, недосмотру или искреннему заблуждению, — стоящий рядом встретит его во всеоружии.