Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)

Все это, однако, не противоречит рассуждениям автора статьи. Само понятие границы было, разумеется, различным в маленькой европейской стране — и в России, где на юго-, а тем более на северо-востоке оно попросту теряло всякий смысл. И можно долго — и во многом справедливо — рассуждать, вслед панслависту В. И. Ламанскому и его евразийским последователям, о влиянии географии, в частности граничных факторов, на историю и психологию страны. А можно затем возразить на это: да, все так, но все-таки “собирательное”, а не “отделительное” понимание суверенитета бывало свойственно Болгарии и Румынии, Сербии и Польше... Для детального анализа текстов уровня ремизовского необходим соизмеримый с ними объем, в нашей статье подчеркнем лишь главное. Работа “Суверенная теократия” никаких доказательств заявленной в ней глобальной концепции не содержит. Содержит она категоричные утверждения, долженствующие — во что бы то ни стало! — оказаться воспринятыми. А также выбранную из необозримого исторического материала иллюстрацию этих утверждений. Что, впрочем, для подавляющего большинства читателей ничем не отличается от доказательства их.

Что же это за утверждения? Ответ удручающе прост. “Попытка президента определить Россию как „суверенную европейскую нацию” опасна не тем, что искажает прошлое российского суверенитета, а тем, что искажает его будущее . Ведь сегодня примкнуть к Европе — значит прежде всего при­мкнуть к кризису той модели суверенитета, которую она воплощала”. Но Ремизов, да и весь сборник спорят вовсе не с “определением президента” — а с исторической формулой Екатерины Второй. “Россия есть европейская держава!” — эти слова великой Императрицы до середины позапрошлого века опре­деляли жизнь и развитие нашей страны. С этим и спорят — всеми силами, всеми выборочными теолого-историческими аргументами своими — авторы сборника. Искажая при этом не столько прошлое, сколько будущее России.

Рассмотренные нами статьи выразительно иллюстрируют некоторые общие методологические закономерности тома. Почти все эти работы строятся по одному принципу: авторы берут какие-то отдельные стороны проблемы, они квалифицированно, со знанием дела рассматривают их. А затем они делают выводы. Глобальные, разумеется.

И здесь невольно приходит в голову мысль о путях уже победившей однажды мир идеологии — совсем другой. Идеи земной справедливости и социального равенства окончательно овладели европейским умом уже к началу XIX века, история его общественно востребованных учений — история сен-симонов, оуэнов, фурье. Но обязательный пиетет перед этими именами не мог все-таки возвести их беспомощные рассуждения на пустующий пьеде­стал. Все ждали в душе чего-то научного, фундаментального, неопровержимого. И вот фундаментальное наконец появилось: в “Капитале” дан солидный, развернутый, впечатляющий анализ положения рабочего класса в Англии позапрошлого века. И тогда началось то, что началось...

Хотя вопросы, разумеется, оставались. Корректны ли сделанные обобщения, справедлива ли описанная Марксом картина уже для немецких — близких, на первый взгляд, к английским — условий? Справедливы ли космические выводы, “закономерности”, безапелляционно распространенные Основоположниками на все эпохи, страны и времена? Всеми этими вопросами и начали задаваться. Несколько десятилетий спустя...

И эта методология — замещение целого частью — на бескрайних и не­обозримых пространствах нашей истории начинает работать особенно безоши­бочно.

Заклятие “Третьим Римом”

“Московский государь <...> переходит от „княжения” к „царствованию” и принимает концепцию „Третьего Рима” <...> Это не идея лидерства, а идея одиночества.

Таким образом, пространство истинной власти совпало с пространством истинной веры. Государственность выступила как форма исповедания . Безу­словно, это и есть момент рождения российского суверенитета...

Россия — „государство-мир”. Поддержание суверенитета равнозначно здесь поддержанию границ мира, в котором он имеет значение”.

“Основа суверенитета России обусловлена ее особым религиозным выбором — ее осознанием себя Третьим Римом, последним православным царством...”

“Внутренняя сторона русского эсхатологического проекта связана с концепцией Святой Руси <...> Внешняя сторона русской эсхатологии ориентирована на идею „Третьего Рима”. Эта идея предполагает понимание России <...> как государства <...> имеющего свою особую миссию в „последние времена”. Это государство — империя эсхатологическая. Это сознание связано с существующей в православной традиции идеей „удерживающего” (катехона) — политического порядка и царства, своей вооруженной силой сдерживающего наступление в мире анархии, которая приведет людей к мысли подчиниться антихристу и обречет мир на кошмар „последних времен” <...> В русской церковной и политической традиции Россия объявлена Третьим Римом, последним центром последнего царства, после крушения которого „четвертому не бывать...””.

Мы взяли это из начала и из конца сборника, из различных его статей. Когда апелляция к образу средневекового царства соседствует с политической аргументацией, сливается с ней — это уже само по себе явление неординарное. Хотя оно встречается, и не так уж редко. В двадцатые годы прошлого века призывы вернуться в империю Фридриха Барбароссы никого в Германии не удивляли. На нашем же политическом небосклоне звезда “Третьего Рима” зажглась шестью десятилетиями раньше. Стремительные реформы, быстрая европеизация России казались многим интеллигентам ее, России, концом. И когда в напуганном обществе всплыл давно забытый средневековый образ, он неожиданно и быстро приобрел огромную неконтролируемую мощь. Идеи становятся материальной силой, когда они овладевают верхами страны: Россия свернула со своего исторического имперского пути, начались диковинные эксперименты по воссозданию давно исчезнувшего Царства . Но за нена­вистниками Империи пришли ненавидящие всяческую Россию смердяковы, и тогда все эти тонкости уже потеряли значение...

Наше дальнейшее изложение будет по необходимости конспективным и сжатым; детальные доказательные рассуждения, а также ссылки на историче­ские и литературные источники интересующийся читатель найдет без труда8.

Чем был на Руси “Третий Рим”? Прежде всего необщепризнанным церковным учением, теологуменом. Созданным под сильным влиянием ересей, но не осужденным соборно и нашедшим свое место в общей сокровищнице церковной мысли — так в истории Церкви бывало нередко. Место это было вовсе не столь значительным, как принято считать. Так, вершиной русского “третьеримства” считается эпизод годуновского правления, когда на короткое время естественно встал вопрос о переносе в Россию Вселенского Патриаршего престола. Уж это-то, вне сомнения, претензии на последнее православное царство, в этом часто бывают уверены и авторы вполне серьезных статей. Однако возьмем в руки Ключевского или Соловьева9, и мы по-иному увидим этот эпизод: даже к такой уникальной возможности особого интереса Москва не проявила, хотя элементы “третьеримства” были одной из составных частей ее мировоззрения, в том числе великокняжеского.