Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2010)

Захар Прилепин. Без почвы не жилец. — “Огонек”, 2009, № 24, 26 октября.

“Русская литература осталась в Советской России, хотя здесь можно сказать — просто в России, и именно там она выживала и выжила. К концу 30-х годов, то есть спустя всего двадцать лет после первой волны эмиграции, никакой эмигрантской литературы почти не осталось. Старые мастера доживали свой век, новой литературы не появилось. В прозе можно назвать только два по-настоящему больших имени — Газданов и Набоков. Пожалуй, еще Алданов, который писать начал до революции, но дебютировал как замечательный исторический романист уже в эмиграции. Может быть, еще Борис Поплавский. Но он умер в 1935-м. А Набоков с 1939 года пишет и публикует новые книги на английском языке. За то же самое время в Советской России было создано столько шедевров, что пересчитывать их — пальцев не хватит”.

Захар Прилепин. Наша литература антилиберальна по сути. Беседу вел Кирилл Василенко. — “Культура”, 2009, № 38, 1 — 7 октября .

“Да, я — сторонник имперской России, отчасти, видимо, националист, отчасти даже ксенофоб. Но ни в коей мере не хотел бы применять силовые и тем более кровавые методы для решения проблем. Мне кажется, что путь, пролегающий через кровь, всегда ведет в тупик и чреват разрушением того дела, во имя которого эта кровь льется. Свою кровь еще можно пролить, а чужую — ни в коем случае. <...> Когда мои политические сторонники говорят о массовых казнях, я испытываю ужас, брезгливость и негодование. Я говорю: не надо никого убивать!”

Евгений Прощин. “Никакого демократизма в литературном процессе быть не может”. Беседу вела Эмилия Новрузова. — “Новая газета в Нижнем Новгороде”, 2009, № 113, 23 октября .

“Понятие литпроцесса есть понятие строгое, и оно подразумевает принцип критичности. <...> Никакого демократизма в литпроцессе быть не может. Здесь должен действовать принцип отбора определенными экспертами. А постоянные наезды и накаты на экспертов показывают, что в данном случае все эти хтонические низы бунтуют. Очень сложно быть профаном, допустим, в кинематографе. Потому что сложно снять плохой фильм и выдавать его за хороший — сам процесс технологичен и требует освоения. <...> Но очень просто, например, фотографировать. Потому что критерии фотографии как вида искусства — критерии молодые, и многие о них даже не имеют представления. Поэтому очень просто „щелкать” направо и налево и потом называть это „художественной фотографией”. И совсем просто рифмовать и не рифмовать”.

Екатерина Сальникова. Сталинизм слабых. Домохозяйки, вызывающие отчаяние. Телевидение провоцирует мягкий прекраснодушный неосталинизм. — “Частный корреспондент”, 2009, 4 сентября .

“Современное общество на практике ежедневного бытия ничего не может предложить человеку, кроме как обогащаться, получать те удовольствия от жизни, которые ему финансово доступны, пытаться прожить подольше и попутно развлекать себя глазением на верхние ступени социальной лестницы. У тех, кто хочет альтернативы и не знает, где ее откопать, копятся недобрые чувства. При определенном душевном складе эти недобрые чувства модифицируются, например, в любовь к Сталину...”

“Сейчас многим важно, что при Сталине простому и рядовому человеку всячески не позволяли быть только простым и только рядовым. Его нагружали великими целями, его мучили тяжелыми лишениями и страшными репрессиями. Но ему всячески давали понять, что его жизнь не равна декоративно оформленным физиологическим процессам. И что сам он должен быть не равен себе. От него ждали и требовали великих жертв, и его накрепко вписывали в структуру очень большой и далеко не прагматической, не материалистической по сути, а весьма идеалистической концепции бытия. Не ради собственного удовольствия сегодня и завтра, а ради далекого и чужого, но зато глобального будущего гигантской и неповторимой страны. Можно опровергать каждое слово, можно сыпать примерами коварства, цинизма и ханжества официальной советской идеологии. Всё это и знают, и понимают те самые люди, которые все-таки апеллируют к Сталину”.

Сергей Сергеев. Вперед, к Суворину. — “Литературная газета”, 2009, № 38,

23 — 29 сентября.

“Алексей Сергеевич Суворин, 175-летие которого отмечается в эти дни, — великий русский человек. Пора это наконец-то признать на государственном уровне и поставить его имя наравне с именами Суворова, Менделеева, Толстого, Чайковского…”

“Алексей Сергеевич сумел сделать то, что было не под силу никому ни до, ни после него, — популярную, общественно влиятельную и коммерчески успешную ежедневную русскую национальную газету”.

Мария Степанова. Прожиточный максимум. — “Книжный квартал”, 2009, выпуск шестой. Ежеквартальное приложение к журналу “Коммерсантъ/ Weekend ” (2009, № 37, 25 сентября) .

“Поэтому ее [Цветаевой] судьба до такой степени наэлектризована посмертным читательским интересом, а разговор о ней почти неминуемо ведется в модусе товарищеского суда. <...> Говоря о Цветаевой, мы говорим о себе — и не только потому, что ее жизнь несет печать той античной ужасности, о существовании которой мы знаем по собственным худшим опасениям. Ее история — важная глава в невидимой книге коллективного опыта; и, в отличие от прочих, тут мы получаем информацию из первых рук”.

“Стоять лицом к стене собственной смертной камеры — дело довольно мучительное. Естественней предпочитать поэзию, которая помогает нам отвернуться, а лучше бы — забыть о существовании камеры. Есть авторы, предлагающие нам выглянуть в окно ( какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? ) или рассмотреть движущиеся картинки. Цветаева — в другом ряду, среди тех, кто представляет здесь память смертную , и ничего кроме. Таких немного, потому ее свидетельство — на вес золота”.

Танки грязи не боятся! Беседу вел Егор Молданов. — “Литературная Россия”, 2009, № 35, 4 сентября .

Говорит Сергей Беляков: “Впрочем, я полагаю, эту тему пора закрыть. Слишком долго мы обсуждаем роман [„Асан”], который не стоит обсуждения. Лучше как-нибудь поговорим об „Испуге”. Это гораздо интереснее”.

Денис Тукмаков. Зачем? — “Завтра”, 2009, № 41, 7 октября.

“<...> каверзность вопроса „Зачем?” заключается в том, что его приходится задавать до бесконечности. Я построил картинку имперского величия русского народа. Но что, если задаться вопросом: а зачем русским это величие? Я исходил из того, что суверенитет нации является необсуждаемой ценностью. Но что, если спросить: а зачем русским быть суверенными? Выяснилось, зачем империя русским, — но зачем существуют сами русские? Вопрос вовсе не лишен логики, если взглянуть на реальность sub specie aeternitatis . Если все когда-нибудь закончится, если Земля погибнет, и Солнце потухнет, и Вселенная умрет через двадцать миллиардов лет — а может, и лет через двадцать, — то в чем смысл и предназначение сегодняшнего существования русских? К чему, с точки зрения звезд, этот наш суверенитет, мегагосударство, „Русский Рай”, Саяно-Шушенская ГЭС, спор с Подрабинеком?”