Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2011)

“БЛУЖДАЮЩИХ НА ПАЛИТРЕ КРАСОК… ОСОБЫЙ МИР…”

*

О чем бы Ольга ни говорила, она о Максиме. Ей теперь уже поздно меняться.

— На чем нас прервали, Инна?.. Да, да! Слишком выпирающая, напористая его молодость…

— Если бы только!.. Но ведь он отсасывает у тебя рубли. Насос, как на пожаре… И заметь: при всей своей выпирающей молодости твой Максим на полкопейки не сумел устроиться работать. Заодно со своими проблемно безденежными…

— Безденежье, Инна, — это тоже молодость.

— А не суета?

— Пусть суета. Но какая красивая, завораживающая, праздничная суета… Он пробьется!.. Инночка! Сестренка!.. Максим, конечно, как туда-сюда ветер, шальной, сквозняковый, безумный, но в нем ни на грамм нет политики — это сейчас так прекрасно! Я отдыхаю душой!

“Мне кажется, я чувствую Максима даже через опыт моих подруг и сверстниц. Я же вижу… Медом не корми, дай такому, как Максим, влюбиться в тридцати-, а то и в сорокалетнюю. Еще и пошвыряться последними копейками. Мода?..

Но ведь и помимо моды молодому мужику хочется ускоренного опыта. Это как месяц май. Утолять чувство тоски — заодно и вместе с хорошей погодой… А какой секс. Ах, как мы им сладки!

Да и они нам, если уж признаваться…”

*

Максим — сама занятость!

Вот проснулись репродукции. Там и тут. В чем дело?.. Отчаянно мигает и гаснет вразброс потревоженный Кандинский! Мигает и на скорости гаснет. Нет даже сентенций великого художника. Не успевает мэтр высказать и передать заветное людям. Магнтофонная запись словно бы подавилась собой. Кашляет…

А ворвавшийся Максим хвать телефонную трубку!.. и кричит кому-то: “Еду! Уже еду!..” Спешит!.. Он и впрямь как туда-сюда ветер. Уносясь из К-студии, он что-то наспех показывает Ольге… изображает рукой некое краткое ей объяснение.

Хватает со стола что-то забытое и — нет его!

А вот он опять вбежал на миг. Но теперь он сразу к ней — теперь он понятнее. И Ольга, доставая бумажник, к нему с улыбкой… но уже не с такой широкой улыбкой, как вчера: — Максим? Опять деньги?

— Сейчас, Лёльк, самое время нашей любви.

— И что?

— Сейчас, родная, грех думать о деньгах!.. Я все верну. Я же заработаю, родная!.. Мы вот-вот заработаем! Не будь жмотихой! Я же знаю — ты славная девчонка!

— Девчонке, заметь, тридцать.

— Ни годы, ни деньги нам с тобой считать сейчас не надо. В такое время ничего не считай… Каждый наш день свят. Время любви, родная! Время любви!

Ольга сообщает сестре: “Он стал мне говорить — родная…”

*

— Пойми, Лёль. Пойми. Я не работаю для ублажения богатеньких… Мы распахнутый рок. И вся-вся-вся музыка — для простого люда. Да, мы могли бы разок-другой выступить в этой соседней пивной… Но мерзкая пивнуха, которая здесь была, превратилась в еще более мерзкую кафешку. С газетами и с чаем! С зеленым, Лёль!.. Интеллигентский отстой! Кастраты!.. Без капли пивка! Как только вижу на столе свежую подшивку газет, хочется блевануть…

Максим, как обычно, включает себе в посильную помощь магнитофон. Но там опять шипенье. И какая-то чужеватая мелодия взамен. И опять Максим, торопясь, не может найти “Останься”.

— Лёль! Что ты сделала с магнитофоном?.. Где наша песня?!

И убегает.

И голос Инны по телефону совсем не такой, как вчера. Это уже родственный спрос. Младшая сестренка разгневана:

— Но он как-то объясняет свое долгое отсутствие?

Ольга отвечает сдержанно: — Да.

— Ночует?

— Ночует. И опять исчезает.

Ольга устраивается у аппарата поудобнее:

— Его ночные объяснения, моя дорогая Инна, одни и те же. Сводятся они к временной (надо верить!) нужде. И конечно, к безденежью его рок-друзей… К драчливому вокалисту… К пьющему барабанщику.

— Барабанщик и правда так гениален? Ты его слышала?

— Барабанщик сейчас в чужой рок-группе.

— Ого!

А Ольга отчасти передразнивает, перехватив летучую Максимкину интонацию. И если, мол, барабанщика, если эту гениальную свинью сейчас не прикормить, он так и останется хрюкать у чужих корыт… Мы можем его потерять, родная!

— Родная?

— Да. Так он теперь говорит.

Готовая взорваться, Инна спрашивает: — Но кроме. Кроме рок-группы… Какие-то другие ценности у человека есть?

Ольга смеется: — Я.

*

— А еще?

— Не знаю… А!.. Есть!.. Есть!.. Примером для Максимки его отец. В ярких красках! Это для него кумир, бог!

И, словно в поддержку Ольгиных слов, появился Максим.

Он — бегом, бегом! — ворвался в К-студию. Услышав слово “отец”, он уже с расстояния подхватывает. На ходу. На бегу. Подгоняемый запредельным восторгом:

— Мой отец!.. Мой батя!.. Вот человек! Вышел на пенсию, свое отработал — и уехал к друзьям в Сибирь. Едва только на пенсию — и к друзьям. На настоящую неболтливую землю! Взял и вырубился из страны перевертышей. Ух, Лёльк! Как он умеет дружить с людьми и ценить их! Мне бы хоть вполовину, Лёльк!.. Друзья — это всё.

Максим рядом:

— Представляешь, Лёльк!.. За Уралом… Далеко!.. Огромная Сибирь! Я спросил его, откуда у тебя столько друзей. Батя только пожал плечами — друзья по жизни! Он так и сказал… Обрати внимание, Лёльк, — не по работе друзья, не по институту. Не по пенсии, мать их… По жизни.

Инна по телефону Ольге: — Я все услышала. Не пересказывай. Передавай Максиму привет.

— Передаю.

— И скажи ему, Оля, — мне тоже нравится такой отец. Я как бы слышу его таежный шаг. С хрустом. Слышу мужчину. Слышу здоровое... В нашем-то московском вылизанном муравейнике… Забытый звук!

Ольга счастлива совпадением мнений:

— В перестроечные дни, а?.. Пенсионер колесит по немеряно огромному пространству, навещая там своих друзей. Ты слышала, Инна, — большинство его друзей в Сибири.

— Как у всякого порядочного человека.

Сестры меж собой:

— Он говорил об отце, и сердце мое сжималось.

— Мы, Оля, тоже любили отца. Больше, чем любили. Жили, едва-едва его дождавшись. А он вернулся из лагеря и полгода прожил.

— Семь месяцев… Хватит о печальном…

*

Максим кричит. Появился из глубины К-студии:

— Отец!.. Его обожает все Зауралье и вся Сибирь! Оль!.. Где поездом, где самолетом. Это только нам, в Москве, кажется, что сибиряки живут плечом к плечу. А на деле расстояния меж ними огромные!