Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2004)

Кастро стал карикатурой на самого себя. Полвека назад он писал, что история его оправдает. Он ошибся: история его просто обходит.

Окончание. Начало см. “Новый мир”, № 4 с. г.

Письма Юрия Домбровского Виталию Семину

Когда в 7 — 8-й книжках «Нового мира» за 1964 год появилась повесть Юрия Домбровского «Хранитель древностей», Виталий Семин, отнесшийся к ней с без­условным восхищением, знаком с автором не был. В июньском номере журнала за следующий год напечатали семинскую повесть «Семеро в одном доме». Вот в этом годовом промежутке между двумя публикациями, когда Семин по журнальным делам ездил из Ростова-на-Дону в Москву, встреча, возможно, и произошла. Может быть, и несколько позднее, после выхода семинской повести. Но, во всяком случае, Семин знал Домбровского еще в холостую его пору, до 1967 года, когда из Алма-Аты в Москву переехала Клара Файзулаевна Турумова, и Юрий Осипович зажил семейной жизнью.

Вышедшее в 1966 году отдельное издание «Хранителя...» автор подарил Семину с надписью: «Виталий, я рад, что я с тобой дружу». Другая надпись размашисто покрывает оборотную сторону графического портрета Домбровского, выполненного художником Ю. Могилевским в 1965 году: «Слушай, Витя, я считаю, что сейчас в советской литературе три имя (так! — Л. Д.) — ты, Некрасов и Казаков — у тебя шансы наибольшие. Не подведи, собака! Не верь Твардовским. С любовью — Домбровский». Некоторая запальчивость тона и грамматическое своеобразие надписи заставляют предположить, что сделана она была в ситуации за­столья (есть, между прочим, фотография, помещенная в сборнике Домбровского «Меня убить хотели эти суки...» (М., 1997): Домбровский и Семин сидят в каком-то общественном месте за бутылочкой). Но что значит — «не верь Твардов­ским»? Своего рода комментарием и дополнением к этой фразе могут послужить строки из письма Семина Домбровскому от 28 февраля 1970 года, отправленного в тот момент, когда редколлегия, возглавлявшаяся Твардовским, была партийными властями разогнана и произошла фактическая ликвидация прежнего либерального журнала: «Я знаю, что у тебя отношения с „Новым миром” были непростые, да и у меня было не все просто — что-то печатали, чего-то не печатали, но ведь дело не в этом. Теперь-то видно, что это были за люди, целая литературная эпоха с ними связана» (Семин В. Что истинно в литературе. М., 1987, стр. 227).

Не станем здесь высказывать скороспелые догадки о том, в чем оба автора отклонялись от новомирского mainstream’а, — они и между собою различались в писательской манере решительно: романтически-живописный, фабульно напряженный, наделенный сильным творческим воображением, позволяющим визионер­ски прозревать разнообразные исторические эпохи, Домбровский и — Семин, сюжетной интригой не увлекавшийся, графически-скупой, в стремлении к документальной достоверности любой детали почти натуралистичный, работавший на материале, достававшемся ему «здесь и сейчас». Но что-то их и сближало, трудноопределимое, — может быть, как раз императив верности себе, дух максимальной ответственности перед собственной авторской совестью. Что знаменовало и максимальную свободу — от любых, пусть самых морально бесспорных, воздействий извне, общественных и групповых. Недаром в одном из публикуемых ниже писем Домбровский напоминает Семину: «Ты царь: живи один…» — строку из великой декларации поэтической независимости, где дальше следует: «Ты сам свой высший суд; всех строже оценить умеешь ты свой труд…»

И еще, биографическое: оба в своем прошлом прошли сквозь ад — Домбровский сквозь многолетний гулаговский, Семин, подростком, — сквозь тусклый ад нацистского арбайтслагеря. Отсюда общее для них обостренное переживание воли как главной ценности. И времени, которое было у них украдено и которое нельзя больше терять — ни в творчестве, ни вообще в жизни.

Они действительно любили друг друга и понимали. В письме к автору настоящей заметки Виктория Николаевна Кононыхина-Семина, вдова писателя, рассказала:

«Я вместе с Витей, разумеется, была у Ю. О. в их с Кларой квартире, был с нами и Л. Левицкий с женой (Л. А. Левицкий — литературный критик, друг Семина. — Л. Д.). Конечно, выпивали; Ю. О. хмелел, и чем больше хмелел, тем интереснее, просто потрясающе интересно говорил. Читал, кажется, из „Факультета ненужных вещей”, тогда еще не опубликованного. Виталия хмель разбирал быстро, и он удерживался от выпивки, чтобы слушать Ю. О. И потом, когда возвращались, все вспоминал детали рассказов Домбровского.

…Встреча на улице Горького. Ю. О. идет с авоськой, сходимся, рукопожатия. Рубашка у Ю. О. застегнута косо. Во время незначительной болтовни Виталий перестегивает ее правильно (он так нежно это делал!). И тут Ю. О. печально-иронически спрашивает: „Теперь все будет хорошо?” Еще деталь: в гостях у Ю. О. Виталий наизусть читал „Меня убить хотели эти суки...”. Ему особенно нравилась последняя строфа: „И вот таким я возвратился в мир…” Ю. О. был тронут: „Утешил! Утешил!” Когда уходили, показывал картины на стенах. Картины были хорошие. Об одном портрете в стиле Модильяни Домбровский сказал: „Это оригинал”. Левицкий потом откомментировал: „Такое с ним бывает, когда выпьет”».

Знала Виктория Николаевна — со слов мужа — и о других его посещениях Домбровского, более ранних, когда тот еще жил в коммунальной квартире: «Виталия смущали люди странного вида, которые заходили к Ю. О., — то ли блатные, то ли бомжи…»

Семин познакомил Домбровского с ростовским поэтом и филологом Леонидом Григорьяном. В относящихся к зиме 1969-го воспоминаниях Л. Григорьяна о первой его встрече с Юрием Осиповичем колоритные визитеры возникают тоже:

«Едва мы вошли, как в комнате появилась супружеская пара — старик и старуха, соседи Домбровского по коммуналке. Они были суетли­вы, услужливы, но вели себя как-то необычно — не то по-родственному, не то по-хо­зяйски. Домбровский называл их „папуля” и „мамуля”. У старика было отвратительное лицо ста­рорежимного филера. Чувство­валось, что он не пропускает ни малейшего слова из разго­вора, в котором, впрочем, не участвовал. Он с готовностью бегал за водкой, приносил че­кушки, при этом бесстыдно об­считывал, неприметно набивал карманы сигаретами. Когда было уже основательно выпито и мы незаметно перешли на ты, а старики на несколько минут куда-то вышли, я не удержался и спросил у Домбровского: „Как ты можешь терпеть эту парочку? Ведь невооруженным глазом видно, что твой папуля стукач”. — „Знаю, — спокойно от­ветил Домбровский, — но это ни­чего, папуля лишнего не настучит”.