Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2005)

Сапрон показывает кнутовищем на Джона:

— Повезло дурачку, что родился после войны. Немцы боялись умалишенных, стреляли в них моментально… Ты, Никихвор, по военным понятиям тоже сумасходный — кто же от судьбы в яму хоронится?..

— Меня бы немцы не стрельнули — они умная нация, у них хвилосохвия есть — я в книжке вычитал. Когда у погребе сидел, Грепа партейных учебников из бывшего сельсовета мине целую кучу принесла. Тама про Гегеля написано… Один такейный Гегель, в каске, с перекосоебленным от жара и пепла лицом, поднял крышку погреба, замахнулся большой гранатой, штобы бросить… Я вскочил с лавки, рванул на груди сопревшую рубаху: “Бей, гад!..” Немец отшатнулся от моего бородатого лица, понял, что убивать меня нету смысла — от смерти моей война не остановится… Ну разве не “хвилосаф”? Да и кто был тот солдат? Небось такой же бедолага, слесарь или плотник, которому некуда было от войны схорониться.

Сапрон многозначительно поднял указательный палец:

— Никакие битвы, партии, демократии не исправят повреждение ума в человеках. У немцев была дюже большая идея, и негде было ее развернуть, акромя как в России.

— Брешешь ты, Сапроха! — взвизгнул дезертир, поправляя за спиной игрушечное ружье. — Мысля твоя поперек жизни идеть.

— Никися глюпый, дулясок!.. — Джон гыгыкает, показывает на дезертира грязным лоснящимся пальцем, который он часто сует в рот. Оборачивается круглым сальным лицом к пастуху: — Саплёнь, расьскязи иссё пля Зою. Дзён будить пилякать...

Никиша, приставив к уху ладонь, снова слушает рассказ про казненную девушку. Джон хочет зарыдать как нормальный человек, но не получается, и он пищит, выпятив толстые слюнявые губы.

Дезертир тоже всхлипывает. За шинельной согбенной спиной болтается на разлохмаченной веревке ружье.

…Митя услыхал взрыв, испугался — опять, наверное, тракторист на мину напоролся?.. До сих пор снаряды выворачивают плугами.

Подросток шагает вдоль опушки леса, в ладони духовитые ореховые хлысты, срезанные для удочек.

С холма видны три фигуры, бредущие вслед за стадом коров по дну балки. Желтое облако в форме гриба плывет к реке, журчащей на свалах. Речная прохлада перебивается вонью взрыва. Теперь понятно — опять дурачок гранату нашел!..

Джон чувствует, что Митя думает о нем, поворачивается всем своим колодообразным телом. Вспыхивает улыбка желтых зубов:

— Митя халёсий, давал Дзёну каньфетьку!..

Стадо скрывается в низине, мелькает выгоревшая на солнце кепка Сапрона, щелкает кнут, доносится его зычный голос:

— А ну пошли, мать вашу!..

Ермакова Ирина Александровна родилась под Керчью. Закончила Московский институт инженеров транспорта. Автор нескольких поэтических книг. Постоянный автор нашего журнала. Живет в Москве.

* *

*

В красном городе спрятан белый в белом китайский

Снег идет на приступ косит матрешки башен

И земля горит — хоть грянь об лед и катайся

А выдохнешь пар — дух живуч и гляди — бесстрашен

Ибо снег авось как свалится так и растает

И по кольцам улиц схлынет огневоротом

Свет в Китае-городе бел смерть красна в Китае

Только темный гуд растет по небесным сотам

* *

*

зима гуляет по метромосту

в наголо лисьей липнущей шубке

она фланирует веселясь

между огнями между огнями

она плюет на всю темноту

с моста — и колется хлипкий хрупкий

лед — и лицом ударяя в грязь

снег горит под ее ступнями

и честь отдавший ей постовой

крылья втягивая в погоны

трясет отмороженной головой

и улыбается — но вагоны

с желтой февральской горячкой внутри

в бабочках губ облепивших стекла

стучат что она — зима зима

и мостовой начинает злиться

да так что жмурятся фонари

и от Коломенской до Сокола

трясется в вагонах набитая тьма

стоит и боится стоит и боится

Розы

Скользкий дождь накрывает

сумерек решето

на набережной стреляют

опять непонятно кто

скорее всего Никто

А на углу ул. Высокой

бойкая с передозы

Зойка нырнув под ларечный навес

торгует бандитские розы

черные спорные розы

нужные позарез

дурочке-жизни и —

уплывая

на стебельке голова

дернется как живая

сплевывая слова

Это твоя Москва

Это твое бессмертье

странно

приимный град

сумерек волчьих летний

тысячелетний брат

это твою свернули

голову вниз назад

Медленные как пули

В ночь лепестки летят

* *

*

ты зарезал розу

подарил а потом забыл

к ней привита комната где время стоит любое

к завиткам поднимаясь вода обращается в пыль

разъедая узкую хрусткую тень на обоях

за окном чередуются в точных повторах цвета

ветер ветку зеленую желтую белую треплет

чтобы розе привиделась дрожь налитого куста

удлиненная капля влаги на срезанном стебле

это бывшая роза и мы для нее слепы

это мумия розы и ей как будто не больно

ей давно все равно

у нее просто так шипы

в ней довольно легкости исполнять свою смерть сольно

ей любезно держаться надменно склонив главу

поджимая чайные губы сухих лепестков

и когда я нечаянно ночью тебя зову

ей приятно вспомнить

как падает капля в траву

как дрожат два ножа в отраженьях твоих зрачков

* *

*

Так

Значит жизнь была

Прекрасно

Мгновенна

А не тяжела?

Одна пернатая стрела

Свистящая огнеопасно?

Одна нацеленная весть

Стрелка и стрелочника ссора

Преодоление зазора

Меж тем что кажется и есть

Пролет бессмысленный почти

Тире замкнувшее полярность

И счастье — просто благодарность

Всему что было по пути?

Но — набирая пестроту

Исчеркивая глухоту

Кружат ощипанные перья