Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2006)

Екатерина Дайс. Я милого узнаю по походке: Юрий Андрухович. “Московиада”. — “Вестник Европы” (“The Herald of Europe”). Журнал европейской культуры. 2005, № 16 .

“Андрухович заново формирует мифологию Украины, возводя к культуре античности, вписывает ее в классический европейский контекст. <���…> Активно выводя свой народ и его культуру из сферы имперской периферии, разрушая пространство „младшего брата”, Андрухович представляет Украину как часть общеевропейского целого, постулирует исконный (от Орфея идущий) равноправный статус своей родины в концерте европейских народов. Иными словами, он предстает классическим деятелем эпохи национального становления, титаном, мифотворцем и культурным героем. <���…> Действие романа, написанного от первого лица, происходит одним майским днем 1991 года. Герой — национально мыслящий украинский поэт (курсив мой. — А. В .) Отто фон Ф. — учится в Литинституте и живет в общежитии. Утром он выходит из него и долгим, сложным маршрутом идет по Москве. На этом пути с ним происходят разные неожиданные события. Герой переживает значимые превращения и в конце концов оказывается под городом, в потаенном подземелье. Волею случая он попадает на съезд православных русских националистов, в котором, при всей пародийности авторского изображения, знакомый с хронологией событий легко узнает проходивший в мае 1991 года Второй Славянский собор. Далее герой опускается еще глубже и попадает на совсем уж фантасмагорическое заседание некоего тайного комитета, который управляет страной. Цель этого заседания — остановить распад Советского Союза и сохранить великую империю. Наш герой расстреливает членов тайного совета и убивает себя (курсив мой. — А. В .). Только так он может освободиться от империи, уйти от России и уехать из Москвы. Дальнейшие события не подлежат рациональному объяснению. То ли воскресший Отто фон Ф., то ли его душа едет на Киевский вокзал и отправляется на Украину. На верхней полке идущего в Киев поезда автор покидает своего героя”.

“Кажется, мы становимся нацией”. Беседу вел Леонид Никитинский. — “Новая газета”, 2006, № 2, 16 января .

Говорит Владимир Кантор: “Вот то, что мы с тобой пьем чай и пытаемся понять свое место в истории, и есть главное доказательство того, что она [история] существует”.

Сергей Кара-Мурза. Красная Армия — часть народа и часть народного хозяйства. — “Наш современник”, 2005, № 12 .

“Исследования ЦРУ в 1960 — 1975 гг. показали, что военные расходы СССР составляли 6 — 7% от ВНП. При этом доля военных расходов в ВНП снижалась. Так, если в начале 50-х годов СССР тратил на военные цели 15% ВНП, в 1960 г. — 10%, то в 1975 г. всего 6%. Исходя из структуры расходов на оборону выходит, что собственно на закупки вооружений до перестройки расходовалось в пределах 5 — 10% от уровня конечного потребления населения СССР. Таким образом, утверждение, будто „мы жили плохо из-за непосильной гонки вооружений”, является ложным”.

Наум Коржавин. “Писателю везде трудно”. Беседу вел Павел Нуйкин. — “Литературная газета”, 2005, № 2-3, 25 — 31 января .

“ — И все же должна, с вашей точки зрения, быть государственная поддержка в издании литературы?

— Классики — да. Я вообще считаю, что классиков должны печатать государственные издательства. Оно, с одной стороны, и государству на пользу, а с другой — государство отвечает за то, чтобы классика была всегда и всем доступна в полном ассортименте. Государство должно оставить за собой только то, что уже абсолютно апробировано временем. Сейчас кричат, что власть, мол, должна поддерживать талантливых людей. А как она будет их определять? Государственных способов определения, кто талантлив, кто не талантлив, нет. <���…>

— А в Бостоне, где вы сейчас живете, можно прожить на гонорары от публикаций стихотворений?

— Нет, что вы. За счет стихов сейчас существовать могут очень немногие поэты в мире. Я живу на пособие для престарелых”.

Анатолий Королев. Путешествие вглубь. Беседовал Андрей Хегай. — “Литературная Россия”, 2005, № 52, 27 декабря .

“Я пережил „период ереси”, когда меня можно было считать художником бунта. Сейчас как писатель я нахожусь в классической фазе постмодернизма, которая следует за распадом текстов, — фаза обожествления этих распавшихся текстов и возрождение священного света из бездны черного юмора. Для меня современными художниками вызова являются и гений гвоздей Гюнтер Юккер, и французский писатель Мишель Уэльбек с его романом „Платформа”, и Амели Нотомб с ее парадоксом „Косметика врага”. В русской культуре это, конечно, фигуры Владимира Сорокина и Дмитрия Пригова, из мира перформанса — может быть, Олег Кулик”.

Псой Короленко. [Александр Дугин. Поп-культура и знаки времени]. — “Критическая масса”, 2005, № 3-4.

“Радостно потому, что Дугин сказал громко и по-русски все то, о чем я до сих пор говорил пришептывая и в основном на идише и других традиционных наречиях”.

Василий Крупский, Валерий Смирнов. О Рудольфе Абеле и о многом другом. Вспоминает бывший боец интербригад и сотрудник советской разведки. — “Независимое военное обозрение”, 2006, № 1, 13 января .

Говорит Кирилл Хенкин: “Она [Марина Цветаева] писала свои стихи и умела отворачиваться в другую сторону, когда у нее под носом происходило то, что не входило в рамки ее представлений о благородстве, чистоте риз и так далее. Я не хочу углубляться в анализ характера Марины Ивановны и ее семьи — я собираюсь все это подробно описать в своих мемуарах, над которыми сейчас работаю. <���…> И Эфрон, и Цветаева жили в страшной нищете. Понятно, что как поэтесса Марина Ивановна ни черта, простите, не зарабатывала. Она выступала на каких-то вечерах, где читала свои стихи, получала за это крохи. Но без меценатской помощи литератор-эмигрант в то время прожить не мог. Единственное исключение — писатель Марк Алданов. Инженер по профессии, он неплохо устроился на крупном предприятии и мог сравнительно безбедно существовать. Если какой-то литератор имел достаток, превышавший границы бедности, это означало, что либо кто-то ему оказывает материальную поддержку, либо он на кого-то работает. Цветаева попробовала выжить переводами Пушкина на французский. Но на этом не разбогатеешь. И вдруг среди этой чудовищной нищеты у ее мужа, который формально трудится всего лишь корректором в типографии и прежде регулярно приносил в дом то, что на старорусском называется „получка”, причем — весьма скромная, с какого-то момента заводятся немалые деньги. Я не верю, что это могло пройти незамеченным для жены Эфрона. Марина Ивановна наверняка понимала, что ее муж делает что-то не совсем то. Подтверждает это полученный мною не так давно очень любопытный документ — фотокопия ныне рассекреченного протокола допроса Цветаевой французской полицией в связи с убийством советской агентурой экс-чекиста Игнатия Рейсса, в свое время отказавшегося работать на Москву и вернуться в СССР. Итак, допрашивают Марину Ивановну о деятельности ее мужа. „Мой муж ничего предосудительного не делал. Я знаю, что он помог некоторым молодым людям уехать в Испанию”. — „Не можете ли вы вспомнить, кому именно?” Марина Ивановна отвечает: „Я могу вспомнить, например, Кирилла Хенкина и еще... Лев... Нет, не помню!” Марина Цветаева почему-то забыла фамилию Льва Савинкова! Причина очень проста: Лев Савинков, сын знаменитого террориста Бориса Савинкова, являлся сотрудником парижской резидентуры советской разведки. А вот Хенкина Марина Цветаева „сдала” без видимого внутреннего сопротивления. Ведь я для них был человеком случайным и не более”.