Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2007)

Судьба еврея — оставаться евреем, и лучше, если он не станет противиться судьбе. Мысль, которая в равной степени относится и к другим народам. Араб-христианин Муса, любовник Хильды, немки из общины Даниэля, объясняет своей подруге: “Если бы я мог, я бы развелся с Мириам, мы бы уехали с тобою на Кипр, поженились бы там и жили в любой стране, где растут деревья и цветы, где людям нужны сады и парки… Для этого надо перестать быть арабом, но это невозможно. Ты останешься немкой, оплакивающей помрачение и жестокость своих предков, Даниэль — евреем с безумной идеей сделать всех людей детьми Божьими, а я — арабом <���…>”

3

Когда я молюсь на незнакомом языке, то хотя дух

мой и молится, но ум мой остается без плода.

1 Кор. 14: 14.

Религия для Улицкой неотделима от нации: “<���…> ты еврей, а евреи никогда не знали монашества. <���…> Сирийцы и греки придумали монашество. Они много чего придумали, что к нам не имеет отношения. Иди к своей жене”, — наставляет католический священник Даниэль Штайн православного священника Ефима Довитаса, живущего со своей половиной в “белом браке”. Значит ли это, что национальная принадлежность выше религиозной, что нация, а не религия определяет образ жизни человека? Вопрос не праздный.

Почему христианство, мировая религия, не знающая “ни эллина, ни иудея”, в то же самое время остается расколотой на множество национальных церквей? Православный русский скажет с гордостью, что Россия — дом пресвятой Богородицы. Хорваты-католики убеждены, что Дева Мария покровительствует именно их родине, а поляки верят в особое благоволение Божьей Матери Польше. Христианство как бы дробится, раскалывается на множество локальных, национальных “христианств”.

Хрестоматийным примером стала история борьбы болгарской паствы и низшего духовенства против греков-фанариотов, которые с конца XVII по конец XIX века господствовали в балканских митрополиях. Власть греков-фанариотов, не знавших ни языка паствы, ни традиций, глубоко презиравших славян, вызывала у последних вполне понятную ненависть. Много лет болгары боролись не только с Османами, но и с греческими единоверцами. Когда же болгары добились создания независимого от Константинополя экзархата во главе с митрополитом-болгарином, Константинопольский патриарх объявил болгар схизматиками. Созданный в 1870 году Охридский экзархат, разумеется, всеми силами способствовал болгаризации славянского населения на всей подчиненной ему территории. Таких примеров в истории много, очень много.

Христианство во времена апостола Павла отказалось от идеи избранного народа. Христианские миссионеры несли семена веры в Спасителя эфиопам и персам, армянам и грекам, вандалам, бургундам, готам, бриттам, стремясь распространить учение Христа по всей ойкумене. Уже в Средние века они обратили в христианство почти всю Европу и многие народы в Азии и Северной Африке. Христианство вряд ли могло распространиться так широко и укорениться так прочно, если бы христианские миссионеры не смотрели на германцев и персов, на индейцев и негров-банту как на равных, как на детей Адама. Однако единой семьи христианских народов не сложилось, и причиной тому стали не только религиозные разногласия, ведь простой мирянин вряд ли отличал ортодоксию от арианства, несторианства или монофизитства. Дело, очевидно, в другом. Христианские миссионеры обращали в новую веру целые народы, но вряд ли новая религия в одночасье проникала в души людей. Чтобы закрепиться в сознании миллионов недавних язычников, христианство должно было воспринять многие черты местной культуры, местных традиций, обычаев. Христианство, таким образом, неизбежно пропитывалось соками национальной культуры и само превращалось в ее неотъемлемую часть, даже в ее основу. Такое христианство уже само занимает место прежних племенных культов. Так и появляется “русский (греческий, французский…) Бог” вместо единого Бога. Как это ни грустно, Церковь (не вера!) вторична по отношению к народу. “Церковь живет в своем этносе”, — замечает герой Улицкой.

Для Даниэля Штайна, так же как, по-видимому, для автора, этот разрыв между христианским идеалом и его реальностью не представляется трагедией. Напротив, глупо игнорировать реальность, не признавать очевидного: “Только здесь, в Израиле, в этом столпотворении народов, я воочию убедился, что практически священник всегда работает не с абстрактными людьми, а с представителями определенного народа, и каждый народ имеет, по-видимому, свой собственный, национальный путь ко Христу, и, таким образом, в народном сознании возникает Христос-итальянец, Христос-поляк, Христос-грек, Христос-русский. <���…> Африканцы не могут принять европейского христианства. Церковь живет в своем этносе, и нельзя навязывать всем римскую интерпретацию. <���…> В поместной свободе — универсализм!” — завершает свою мысль Даниэль Штайн. Идея, по-видимому, очень важная для Людмилы Улицкой, ведь еще в романе “Медея и ее дети” Самуил Яковлевич замечает, что иврит и русский выражают мысли несколько по-разному. В “Штайне” Тереза, польская монашка-католичка, вышедшая замуж за православного еврея, развивает ту же мысль: “Бог разговаривает с людьми на разных языках, и каждый язык тонко соответствует характеру и особенностям народа”.

Поскольку каждый народ по возможности создает свое христианство и свою Церковь, то и евреи, те из них, кто принял христианство, по мысли автора, должны такую Церковь создать, точнее — воссоздать: “Мне же надлежит искать на этой земле (на земле Израиля. — С. Б. ), в среде народа, к которому я принадлежу, Христа-иудея…” — говорит Штайн.

Тема деликатная — не столько для христиан, сколько для самих евреев: “<...> по глубокой убежденности евреев, произошедшая Катастрофа созрела в недрах христианской цивилизации и выполнена руками христиан. <���…> двухтысячелетнее официальное христианство хотя и руководствовалось заветами христианской любви, но несло в себе неистребимую ненависть к евреям”. Евреи стали первой жертвой крестоносцев, их обвиняли в ритуальных убийствах и распространении чумы, евреев убивали немецкие протестанты, польские католики и православные украинцы. За столетия гонений скопился бесконечно длинный перечень обид, мартиролог жертв, список преступников. Христиане убивали евреев, но возможно ли обвинять в этом грехе всю цивилизацию и саму Церковь? Применим ли тут принцип коллективной ответственности? Принцип, кстати, ветхозаветный. Должен ли прихожанин католического храма отвечать за сожжение на костре маранов, заподозренных в том, что приняли христианство неискренне? Виновен ли православный богомолец, прибывший в Киево-Печерскую лавру поклониться святым мощам, скажем, в Проскуровском погроме или, тем более, в зверствах Богдана Хмельницкого? Впрочем, тема эта слишком тяжела, и сил моих не хватит, чтобы приподнять хоть краешек ее.