Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2008)

— А музыка у вас есть?

Музыка грянула разом со всех сторон, испугав бабу Настю.

— Бесстыжие... Везут вас, так еще музыку им подавай. Вот высажу, пешки пойдете.

Музыка, легкий свежий вей кондиционера, мягкие кресла — сиденья, в которых не чуялись дорожные рытвины да ухабы. Кати и кати, свысока поглядывая на невзрачные хуторские дома, серые заборы, плетни, руины брошенного жилья в зарослях конопли и дурнишника.

— Не машина, а прямо квартира, рай господний, — похвалила баба Настя.

Уже подъезжали к дому, когда востроглазые девчата заметили вдалеке и сказали:

— А вон Чуриха пошла куда-то...

— Куда же она подалась, слепая? Опять заблукала? Побегите, ее воз- верните.

— Доедем, — сказал Илья.

Догнали старую женщину. Темное платье, темный платок, лицо поднятое вверх, будто в небе она что-то ищет. Черные, костлявые, словно у цапли, ноги, черные руки, костылик, которым она впереди себя шарит, ощупывая дорогу, уже уведшую ее из хутора на бугор.

— Митревна! Ты куда правишься? — из машины окликнула ее баба Настя.

— К тебе, — ответила Чуриха, повернувшись на голос.

— Ко мне? А на Фомин бугор убрела.

С трудом, но посадили Чуриху в машину. В салоне запахло сладковатой, приторной горечью немытого тела.

— К тебе, к тебе... — повторяла Чуриха. — У тебя же гости, сынок приехал.

— Какой еще сынок, господь с тобою, — заохала бабка Настя. — Внук приехал.

Подъехали и провели Чуриху во двор. Она свое толковала, поднимая к небу темный, запеченный лик с оловянными бельмами.

— Девчата прибегли. С гостинцем... Пойду попытаю. Может, сынок. Он мне помочь окажет. Он нас лечил, не отказывал.

— Господь с тобою... — чуть не плача, объясняла хозяйка. — Внук приехал, понимаешь, внук.

— А он, может, тоже доктор? Мне помочь окажет... — с надеждой опускала она слепые глаза к людям. — Темная вода вошла, ничего не вижу. Лишь в хате да по двору хожу. И падаю беспрестанно. Побилась вся до смерти. Ныне опять упала. Помочь нужна... В больницу. Там — доктора.

Усадили Чуриху. Как смогли, объяснили да успокоили. Покормили. Повели ее девчата домой.

— Вот она — наша жизнь, — вздыхала бабушка Настя. — Беда бедовая... Живой в могилу не ляжешь, вот и куликает. Слепая, а грядки лепит, сажает ощупкой, поливает. По возможности помогаем, ходим к ней. Евлаша да Марковна. Да сами ведь едва пекаем. А Чуриха — не больно старая, мы — сверстнее. Глаза подыграли. Говорят, нужна операция. А это — большие деньги. Ныне и чирей за так не вскочит. Это папочка твой, бывало... — дрог нул голос у старой женщины. — Бывалоча, всем поможет, никому нет отка за, — уже со слезами продолжала она. — Здесь не сможет, так в больницу свою увезет. А помочь окажет. И ныне поминают его. Вот она и всполохну лась. Ум за разум заходит. Старые люди.

Потом был поздний обед. Короткий отдых. И снова дела обычные, огородные, домашние: встречать с попаса коров да коз, доить да поить, загонять на ночь кур да уток, гусей пригнать с речки.

На вечерней заре загудел у двора могучий трактор “Кировец” с огромным возом прессованного тюкового сена. Это прибыли Николай с Клавдией. С городским гостем они поздоровались наскоро. Мужиковатая рослая тетка всплакнула, обнимая племянника. Но некогда было слезы лить. Все вместе принялись укладывать на гумне привезенное сено, за тюком тюк.

— Конечно, хотелось деньгами получить, — объяснял на ходу Нико лай. — Но Ваха-премудрый гутарит — потом расплачусь.

— Он всегда платит завтра и потом, — подтвердила баба Настя. — И жена — вся в него, Балканиха. Абманаты.

— Мы тоже стали смысленые. В первый день сказал ему: никаких жданок. Берем сеном. Третья доля наша. Продавали станичным, на мес те. Кому — за деньги, кому — под запись. А это решили сюда привезть. Помаленьку разберут. Конечно, сено — не троицкое. Но косили в пади нах. Добрая трава. А зима свое слово скажет.

Закончили работу впотьмах. Ужинали во дворе, под яркой лампой. Приземистый, черный от загара Николай рассказывал, пугая девчонок:

— Тута мы, в шалаше, ночуем. А рядом, за дубками, — волчий стан. Сберутся и воют. У-у-у-у-у... — страшновато выводил он, вытягивая шею.

Девчата визжали от страха ли, удивленья. Малый Андрюшка вослед за дедом гудел: “Гу-у-у...” Клавдия подтвердила:

— Ничуть нас не боялись. Сберутся и воют. Развелось... А чего зимой будет? Они ведь на приступ пойдут.

Старая хозяйка пугалась:

— Не дай бог... — И к девчатам: — Чего возле Николая третесь? Дайте человеку поесть.

— А мы по нему скучились. И они завтра опять уедут. Аж на две недели.

— Уедем, — подтвердила Клавдия, на племянника глядя. — Все едем да едем... И никак не доедем.

— Не горься, моя доча, — не вдруг, но сказала старая Настя. — Не гне ви Бога. Вспомни, вчера лишь о куске хлеба думали да о работе, где бы сыскать ее, хоть на краю света. А ныне, пусть тяжело и в отъезде, но все же — на близу. И платят. Об хлебе уже не горимся, вот он, вдоволь. И, слава богу, войны нет и из хаты не гонят.

Клава рассмеялась:

— Спасибо, мама. Утешила.

— Ты не смейся над матерью. Старая ворона зазря не каркнет. Ведь было такое. Разве забудешь? Как выкидали нас из родного дома, кулачи- ли... Девчонушкой была, а все дочиста помню. Валенки со всех посымали, и с детвы. Нехай, говорят, кулачата мерзнут, быстрей подохнут. Мамочка чугун с пшенной кашей хотела из печи забрать. Не свел ели. Так и повез ли в Сибирькову балку, на голое место. Сколь там людей перемерло. Спа сибо папочке, он землянку враз выкопал, чаканом накрыл и печку сложил из дикого камня. Лишь-лишь успел — и его забрали, навовсе. Спасибо ма мочке, она успела нам дерюжки пошить, для тепла. А потом и ее забрали. Спасибо бабанечке, она по хуторам ходила, за подаянием. Наберет кусков и несет нам. Так и померла в дороге. И сеструшка Вера померла. А мы с малым Васюшкой два года по людям скитались, по катухам да сараям, по ка наша мамушка не убегла из ссылки да к нам не возвернулась. Это ли не казня? А вы смеетесь...

Все это было далекой, такой страшной, но правдой.

— Я не смеюсь, — недолго перемолчав, мягко сказала Клава. — И вправ ду, слава богу, что хлеб есть и крыша над головой, за работу платят. И ты, слава богу, живая, — похвалила она свою старую мать. — На тебя, как на каменную стену, надежа. Держись помаленьку и этих оголтышей держи, — оглядела она ребятишек и тоже вспомнила свое недавнее: — А ведь были у нас в колхозе детские сады, школьный лагерь, пионерский. В станице, — похвалилась она племяннику, — детский сад был такой расхороший. Даже с бассейном, в нем плавали дети. А ныне все продали, все разломали дочиста. Какая-то страсть...