Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2008)

говорить с Тобой, договариваться с Тобой,

договаривать за Тебя

* *

*

в какое все-таки ненадежное — в человека

чуть что грозящее, что уйдет

чуть что уходящее дальше чем не вернуться

чуть что возвращающееся к бывшим

разнообразные пепелища

любящее тем больше, чем дальше в лес

каким все-таки ненадежным — человеком

чуть что решающим, что ничего не будет

чуть что говорящим одно плохое

другому плохому

чуть что умирающим, от всего больным

слабеющим от всего живого

не уходящего вслед за ним

какая все-таки ненасытная эта входит

ворожит на костях, ворошит изнутри прожилки

становится, растворяется, мелко дышит,

живет, чем бы там ее ни кормили

не умирает, не умирает, не оставляет

ни на минуту, ни на минуту, где бы ты ни был

любовь какая-то

боль какая-то головная

какая-то смерть

безголовая

полная дура

еле видная на просвет

* *

*

позвонить тебе среди ночи сказать спаси

бо не имем радости вот такие мы гой-еси

ибо все у нас хорошо только нету сил

никаких совсем

как мы путаемся у тебя в телефоне, один-другой

провода твои выгибают хребты дугой

только в ус не дует твоя перелетная голь

занята другим

или просто так например устал говорить

среди ночи помехи гуще и чаще ритм

вдохов-выдохов и кроватей послушный хрип

перекуса полночный хруп

или просто не дозвонились еще тогда

провода не вытянули невидимые провода

это остров, бабка, вокруг сплошная вода

боль сплошная, не слышная никуда

не ведомая ни в кого

Лорченков Владимир Владимирович родился в 1979 году в Кишиневе, закончил факультет журналистики Молдавского государственного университета. Печатался в журналах “Новый мир”, “Знамя”. Лауреат премии “Дебют”, “Русской премии”. Живет в Кишиневе.

— Мооз, — говорит он.

— Мороз? — повторяю я.

— Да, Мооз, — втолковывает он.

— Мороз? Дед Мороз? — начинаю понимать я.

— Деда Мооз, — улыбается он из маленькой ванной.

Зубов у него пока еще двадцать, им у него во рту не тесно, поэтому между ними щели. От этого улыбка выглядит очень открытой.

— Хорошо улыбаешься, — говорю я.

— Мооз, — напоминает он.

— Мороз, — киваю я.

— Деда Мооз, — мечтает он.

— Да, — обещаю я. — Дед Мороз. Придет.

— Пидет.

— Придет. На Новый год. Обязательно.

— Игусики, — улыбается он.

— Игрушки, — подтверждаю я. — Принесет игрушек. Много.

— И соник! — кричит он, смеясь.

— И слоник, — говорю я, недоумевая, откуда у Мороза в свите слон.

— Мооз, — снова говорит он.

И будет говорить до тех пор, пока не уснет. Он только начал говорить, и из него прет. Как из щенка — любовь к жизни. Волосы у него взъерошены, и я думаю, что пора бы его постричь.

— Постричь бы тебя, Игнат, — говорю я. — Вон зарос как...

— Не нада сапунь, — пугается он.

— Не будет шампуня, — обещаю я.

Хотя шампуня надо бы, голову мы ему не мыли уже неделю, но стоит ему попросить чего-то не делать, как у меня щемит в груди. По-настоящему, как будто мышцу. И я не делаю. Бабье сердце у тебя, говорит мне дед мальчика. Много вы о бабах знаете, огрызаюсь я. Наверное больше, чем ты, если твоя от тебя сбежала, огрызается он. Ваша дочь, вы воспитали, огрызаюсь я. Но пререкаемся мы несерьезно, потому что оба знаем: прав он.

И куда правильнее будет, если я вымою мальчику голову против его воли. Чем не вымою по ней, формулирую я и вздыхаю.

— Не нада сапунь, — тихо говорит он, внимательно глядя на мои руки.

— Не надо шампунь, — говорю я.

— Мога игусики, — перестает бояться и возвращается к теме подарков он.

— Много игрушек, — подмигиваю я.

— Не нада сапунь, — говорит он напоследок и начинает играть с Микки-Маусом.

— Не надо, — покоряюсь я.

В рейтинге авторитетов у него на первом месте Бэтмен. На втором — Микки. Третье почетное разделяем мы: я и танцующая коровка из музыкального клипа. Не нада сапунь. Ладно. Вымою завтра. На счетчике шесть кубометров. Или пять? Я кряхчу, — он не обращает внимания, потому что чистит Маусу зубы, — и опускаюсь на колени. Сую голову под унитаз, чтобы разглядеть показания. Все-таки шесть и даже шесть с половиной. Ванна отменяется. Вода дорожает каждый месяц. Я дергаю головой, и мне сводит под затылком. Разожрал шею, как у быка, корю я себя и потихоньку высвобождаюсь из-под бачка.

Кем я видел себя несколько лет назад? Писателем с мировым именем? Репортером, ведущим эфир из ада сражений? Молодым философом

в окружении полураздетых поклонниц? Угрюмым писателем, который

вот-вот состоится, живет уединенно и выходит из дому лишь прикупить продуктов да покачаться на турниках в парке напротив дома? Не помню. Все слилось в какой-то светящийся ком. Все мое прошлое. Я ни в чем не уверен. Кроме одного.

Стоящим на коленях с головой под унитазом я себя точно не видел.

Все у меня могло бы быть. Наверное. Но для этого нужно только, чтобы я был один. А теперь у меня есть он, и он чистит зубы Микки-Маусу, а одна из полураздетых поклонниц, сделавшая мне его, шастает где-то в районе Лондон-стрит. Любовь. Ох, сынок. Не женись. Это ловушка, как справедливо говорит семьянин Гена Букин из юмористического сериала “Счастливы вместе”. Ловушка, которую подстраивает природа, чтобы ты размножился. Я, наверное, бормочу, потому что малыш радостно плюхает по воде ладошкой и с улыбкой говорит:

— Ена, Ена...

— Ага, — говорю, — Гена. Сейчас будет.

Мы смотрим Гену. И няню Вику. Мы много чего смотрим. Передачу про то, как стать миллионером. Мультфильм про каких-то японских телок, в принципе, обычных, только уши у них почему-то заострены. Почему, я никогда не узнаю: канал французский, а я по-ихнему не говорю. Кстати, почему на французском канале японские тетки? И с чего я взял, что они японские? Наверное, решил так из-за глаз. Глаза у них неестественно огромные. Японцы так любят рисовать.

— Исую, исую, папа! — довольно окунает кисточку в ванную он.

— Рисуешь, — говорю я.

Становлюсь на колени у ванной и опускаю руки в воду. Хорошо. Тепло. Мокрым пальцем стираю с подбородка Игната засохшую сметану. Я ее в макароны добавляю, чтобы не слишком горячие были. Терпения дождаться, когда они остынут, у него нет. Он вообще нетерпеливый. В мать, наверное. Не в меня точно — я могу ждать часами. Чего там — годами. Только чего?