Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2009)

Расшибал грудью бетон воздушных стропил,

Руки вскидывал, вспрыгивал, как шизокрыл —

Все мы тут из пустоты в пустоту пролетом.

А ночи Твои светом обильны, что дни,

А травы Твои дымом крепки и медом,

А виннотемные волны Твои йодом,

Кораблями, стронцием, чудами красны.

Разжимая боль, лучится земная сила.

Гравитация отстегивает ремни.

В ближнем кругу зажгла бортовые огни

Любовь, что движет солнце и светила.

* *

*

День! —

просто лучше не может быть:

долги смывающий дождь

бьет водометом сквозь плоть городских

плит, и битый воздух болит,

и свет горит — как любить любых.

Солнце. Обратный дождь.

Фонтаны — веером, струи — с дом,

радужных капель прыть,

идешь себе по воде пешком

за каждым источником, родником,

лучом, — весь день преломляясь в них

и думая ни о ком.

Идешь пешком, а могла бы плыть —

лодка в наклонной воде

спешит над крышами за тобой,

сшибая рога антенн бортом,

и лодочник дышит в затылок твой

и сушит весла в дожде.

И что ключи прорасти смогли —

греет, пока идешь,

как дождь, идущий из центра земли,

еще не остывший дождь.

А от солнца — пар, и от крыши — жар,

и долго еще идти,

веслу — грести, и ручьям — цвести,

а всех обиженных, Бог мой, прости,

высокой водой накрывая Шар, —

прости. Сегодня. Прости.

* *

*

…Эрос Танатосу говорит: не ври,

у меня еще полон колчан, и куда ни кинь —

всякая цель, глянь — светится изнутри,

а Танатос Эросу говорит: отдзынь!

Эрос Танатосу говорит: старик,

я вызываю тебя на честный бой,

это ж будет смертельный номер, прикинь на миг…

а Танатос Эросу говорит: с тобой?

Ты чего, мелкий, снова с утра пьян?

Эрос крылышками бяк-бяк — просто беда.

А у Танатоса снова черный гремит карман,

он достает и в трубку рычит: д-да…

и поворачивается к Эросу спиной,

и в его лопатке тут же, нежно-зла,

в левой качаясь лопатке, уже больной,

златоперая вспыхивает стрела.

Ключарёва Наталья Львовна родилась в Перми, окончила филфак Ярославского государственного педагогического университета. Живет и работает в Москве. Финалист премии “Дебют” за 2002 год в номинации “Поэзия”, лауреат премии имени Юрия Казакова за 2007 год.

Половодье в Поволжье

Залиты леса половодьем. Березы стали вдвое выше, в талом небе висят.

Березовое озеро. По-марийски — Хохлома.

Посреди воды высокая дорожка не затоплена. Катит велосипедист по узкому перешейку. Все вокруг — небо. Это почти полет. Только вместо крыльев — два колеса. А за спиной — хвостом — брызги.

Бабка с ведром оперлась на заборчик. Вместо огорода — квадрат весенних небес. Зачем ей ведро? Хочет вычерпать небо? Махнула рукой, идет по облакам, девичьим жестом подол подбирает. Скрипит ведро. Утки вернулись.

— Ишь, — задрала голову, — летит птичий грипп, сопли до земли развесил…

Половодье. Небо разливанное.

По колено в березовом озере.

Скрипит ведро.

Деревянное солнце

Грустные прогулки по пустым деревням. Сегодня особенно — дождь, снег оседает, растворяется прямо на глазах, и кажется, что эти завалившиеся домики, в которых когда-то была жизнь, тоже тают, съеживаются, и скоро их попросту размоет и унесет вниз под гору мутным ручьем.

Галка идет по крыше, поскальзывается, съезжает вместе с обломками снега, жалко и задиристо кричит. У одной избы — беседка, внутри под отсыревшим абажуром с кистями лежит на столе большой плюшевый лев. И смотрит на дорогу. У него живые глаза.

В местах, откуда ушло все живое, вещи приобретают пронзительную и страшную одушевленность. Идешь, и выбитые окна провожают тебя долгими взглядами, осмысленно и укоризненно скрипят флюгера. А уж пугала! Стоят дозором на краю огорода как на краю вселенной, загребают драными рукавами облака и все качают кочанной головой, будто никак не могут прийти в себя от изумления.

У сгорбленных домов — полусгнившие наличники, как истлевшие кружева. Мокнет на крыше резной петушок, скорбно склонились друг к другу лебеди над кособокой калиткой. От колодца тянется старушка с ведрами:

— Нет мастеров. Все уже отправились. Куда? Во кудыкин сад! И рукомесло с собой унесли. А кому оставлять-то? Дома как один пустые.

Плещет вода на валенки. Галоши, гладкие ледоколы, по колее плывут, разламывают мягкий наст. Хлюпает оттепель. Ветер надрывается, выворачивает сердце. Всплескивают рукавами пугала. Чернеет над фанерным окном нищее деревянное солнце.

О жизни на Большой земле рассказывает древний телевизор. Наплывают стаи помех — это вороны скачут на проводах, ковыряют клювами заржавленную антенну. Из местных новостей — давно уже только одна. Одна и та же.

— Слыхала? Вчера мужичонка помер, прям на остановке.

— Неужели так долго автобуса не было?

Усмехаются, прихлебывают желтый чай с щербатого блюдца. Смерть привычна, как масляное пятно на обоях, как пыльный столетник, скучающий на окне.

— Скоро и мы отправимся.

— Что ли уж поскорей бы.

И качают, качают головами пугала. Сокрушается ветер. Деревянное солнце медленно сползает в сугроб. Вздрагивает ветла, роняет с тонких ветвей прозрачные капли.

День выборов

В день выборов в деревнях возникают люди, словно вызванные бюллетенем из небытия. Странные, невиданные даже старожилами, они и сами удивляются своему проявлению в яви и спешат поскорей из нее уйти. Благо на участке буфет работает.

Черные косматые фигуры медленно, на четвереньках, расползаются по белому снегу. В магазине у батареи спит страшный старик в шкуре и с палкой из толстого сука. Продавщица косится испуганно, говорит вполголоса, будто к ней под прилавок залег медведь.

В день выборов на платформе появляется древняя бабка с мешком семечек. На газетных кулечках слово “Перестройка” мелькает. Сядет на подоконник у запертого вокзала, нахохлится и заснет. Воробьи налетают, галдят, дерутся.