Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2009)

Жених у ворот,

Жених у ворот

До-жи-да-ется.

Завороженно и протяжно выпевает Серафима, как жениху то выводят коня, то выносят сундуки с добром, а он отказывается, это, говорит, не мое, это тестя, это шурина мово. Печальнее всего выходит у Серафимы слово “мово”, на котором мелодия осекается и падает, как подкошенная.

На третий раз жениху выводят “свет Настасьюшку свет Петровнушку”. На этом месте я вдруг ощущаю полуобморочный ужас, волосы на голове шевелятся, по коже пробегает мороз. И хотя я сижу, я чувствую, как у меня подгибаются колени и не идут ноги. Потому что все мы в этот миг нанизаны, как бусины, на Серафимин голос: и свет Петровнушка, и та женщина с полными ведрами, и я.

А жених тем временем подходит все ближе и вот уже говорит обо всех нас:

Это вот мое,

Это вот мое,

Мое сужено,

Мое ряжено...

И сердце падает. И песня обрывается. И мы вновь рассыпаны по разным временам и весям. И только Серафима может нас собрать.

Аристов Владимир Владимирович родился в 1950 году в Москве. Окончил Московский физико-технический институт, доктор физико-математических наук. Работает заведующим сектором в Вычислительном центре им. А. А. Дородницына РАН. Автор семи поэтических книг и романа “Предсказания очевидца” (2004). Стихи переводились на иностранные языки, входили в отечественные и зарубежные антологии. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе премии Андрея Белого (2008). Живет в Москве.

Шахматный игрок

Он в аренду сдает свои крепостные фигуры

Вспоминая невревский торг

Он снимает с широких своих волос

Черно-желтую шахматную косынку

Расстилает ее на низкой траве,

Приглашает фигурки

Он хозяин усадьбы, своего положения и владыка морской

и вообще все, так ему кажется, должно совершаться здесь

по движению пальца, как пред окошком компьютера

Из травы заплутавшейся приходят морские коньки

Что глядят на него угольками безропотных глаз

И нептуны трезубцами гонят офицерье

На равнину ристалища

Он соседей своих представляет, сидящих напротив —

Дипломатов в отставке, физиков

и других ферзей запасных

Чтобы все это пестрое племя

сгрудившись возле

потешного шахматного войска

начинало играть в свою историческую игру

Вспоминать все что было

отчитываясь свободными пассами рук

не уйдет от судьбы взгляда опытного

чуть заметное дрожанье ногтей

Бороды в землю врастают седые

Так играют в азарте коммунисты те записные

Он и сам рад бы сделать общественным

это войско

чтобы всех выставляло оно напоказ

Но неписаные правила бульварной скамейки

Запрещают так играть

Никакой отвлеченности, правды метафоры, умолчания,

ничего такого, чтобы видеть всю жизнь прожитую

словно в зеркальной доске гадательной

Нет, каждый выигранную фигурку

филигранями всеми зажимает в руке

всасываясь в ее мозговую кость

и готовится ею

играть не на шутку, а

насмерть в бабки

(Заливая свинцом теплой пазухи ход)

Чтоб сразиться в игре

Разметающей все, настоящей, горящей.

* *

*

Неверный свет костра

вечерний поворот дороги

И несомненный и неумолимый дым.

Он быстро перенес

к нам шум тепла родного

став не воспоминаньем но всеми вами

прежними

вернув непостижимую неуловимость

верности

Поезд

С сосредоточенным лицом,

с глазами, обведенными ночною земляникой

в окне вагона ты разделилась со своим

виолончельно-темным ликом

и думу бытовую доиграла

до конца

И вдаль опять под брезжущим июльским

солнцем

пустилась будто вплавь

ты

миновала

годы, и поезд твой, что в тебе

стоял, как день

Ты миновала родительские все права и все первомаи

ты прихоти их все простила

как хлебный мякиш, что затвердел и замер в артистичных пальцах

в ясную лесную сень сойди не здесь

на полустанке, где в полуобмороке

тебя полдня уж ждут любимые и

неродные другие.

* *

*

Волейбол белой ночью

гипсовые ваши тела

задержались в воздухе

Хоть завтра да сегодня уж

на завод снова

пусть даже срежут

процентовки

порвется стружка

в токарной мелочи

но здесь в горячей посвященности

в такое

бытие

Где повторенье без изъятья

на капли алкоголя

жизнь пока не распадется

на скамье оледенелой —

верные тела, оставленные в белом воздухе

без ночи без уничижающего

сна совсем

* *

*

Отшумевшие аплодисменты

В памяти опали, как листва

Где же рощи рук,

Что дарили шум

лишь за то, что я актером

вызвал или вызволил другого

Лоб его и голос или локоть оголил

Перед жаром всеслепительной и беспощадной рампы

Лишь за то был дорог вам и мил

Что в себе открыл я жизнь иного

и четверть жизни в чужих лохмотьях проходил

сам френчу ношеному уподобленный немного

Но на сцене иногда думал

вот вечер кончится

выскользну из зрительской толпы

и неузнанный под звездами,

видя вас как одного огромного со стороны,

пойду один

в несминаемой своей одежде

* *

*

…перелицуют пальто

это подсветка высотки

точные гостиницы “Украины” края

тот нежный отверженный

сверхосенний свет

где-то в 50-х

перелицовывали пальто

также но навзничь лежала

плоскость обнажена

темная а с изнанки