Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2007)

Ближайший михайловский контекст “Моцарта и Сальери” — “Борис Годунов” (декабрь 1824 — 7 ноября 1825 года), тоже трагедия и тоже о преступлении, о злодеяниях, совершаемых историческим лицом, и тоже Пушкин строит ее сюжет на далеко не доказанной версии о причастности историче­ского Бориса Годунова к убийству царевича Димитрия. Монологи Сальери в сцене I и Годунова в сцене “Царские палаты”, раскрывающие внутренние терзания преступных героев, удивительно близки по ритму, интонациям и главное — по содержанию: “Я наконец в искусстве безграничном / Достигнул степени высокой <���…> / Я счастлив был…” (Сальери); “Достиг я высшей власти; / Шестой уж год я царствую спокойно. / Но счастья нет моей душе” (Борис). “Высшая власть” Годунова тоже как будто подменяет Высшую Правду, как подменяет ее Сальери. Оба героя оценивают прошлое и не находят успокоения в достигнутом, и оба осознают, что причина их мучений — зло, живущее в душе. Годунов прямо говорит о своей нечистой совести (погубил царевича), Сальери — о зависти, которая, мы знаем, приведет его к преступлению; Сальери чувствует себя змеей, низринутой во прах, растоптанной людьми, Годунов говорит про яд в своем сердце, который тоже ассоциативно связан со змеей. Эта самая змея как символ зла, искушений, терзаний совести ведет нас и к поздней лирике Пушкина, и к мотивам “Евгения Онегина” и “Домика в Коломне”: “В бездействии ночном живей горят во мне / Змеи сердечной угрызенья”(“Воспоминание”, 1828), “Любоначалия, змеи сокрытой сей, / И празднословия не дай душе моей” (“Отцы пустынники и жены непорочны…”, 1836); “Того змия воспоминаний, / Того раскаянье грызет” (“Евгений Онегин”, 1, XLVI), “Вас непрестанно змий зовет / К себе, к таинственному древу” (“Евгений Онегин”, 8, XXVII), “Кто в сердце усыпляет или давит / Мгновенно прошипевшую змию” (“Домик в Коломне”, 1830). Когда сокрытая змея искушений и страстей вырывается на волю из-под власти человека, зло оборачивается злодеянием, но страшно то, что злодеяние можно рационально обосновать, объяснить и оправдать высшими целями — для этого нужно только построить собственную шкалу ценностей, что и делает на наших глазах Сальери.

По художественному анализу природы преступления “Моцарт и Сальери” близко соотносится с пушкинским шекспиризмом образца “Бориса Годунова”, но Сальери — не властитель, а художник, многими чертами близкий и понятный Пушкину, и в его исполнении эти темы звучат как лирические, в его лице Пушкин исследует себя, человека вообще, художника в особенности. Вопрос о “гении и злодействе” — это ведь поворот центральной личной темы Михайловского периода жизни Пушкина, темы соответствия художника своему дарованию, нравственной ответственности за дар. С этим Пушкин приезжает в Михайловское (“…я еще / Был молод, но уже судьба и страсти / Меня борьбой неравной истомили”), об этом — его эпистолярные диалоги с Жуковским, который увещевал младшего друга: “Ты имеешь не дарование, а гений. <���…> Ты более нежели кто-нибудь можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рожден быть великим поэтом, будь же этого достоин” (ср.: “Ты, Моцарт, недостоин сам себя”). Нравственный переворот — главное содержание и главный человеческий итог михайловской ссылки; Пушкин воплотил этот итог в “Пророке” (1826), в стихотворении о полном перерождении человеческого естества поэта в соответствии с полученным свыше пророческим даром.

В самом себе Пушкин знал эту двойственность, двуприродность, свойственную всякому художнику; об этом — стихотворение “Поэт” (1827), в котором две контрастные части отражают два модуса существования поэта, находящихся в остром, открытом противоречии. Поэт не всегда достоин своего дарования, и у Пушкина это получает жесткую нравственную оценку: “И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он”. Тема двойственности поэта развивается в прозаическом “Отрывке” (“Несмотря на великие преимущества...”), написанном в Болдине в тот же день, когда закончен “Моцарт и Сальери”, — 26 октября 1830 года. Таким образом, мы можем видеть дугу этой единой, жизненно важной для Пушкина темы, соединяющей два высших момента его творческой биографии — Михайловское двухлетие 1824 — 1826 годов и Болдинскую осень 1830 года, момент зарождения замысла “Моцарта и Сальери” и момент завершения текста. Путь от замысла трагедии к его воплощению — это путь самого Пушкина от Михайловского к Болдину, огромный человеческий и творческий путь длиною всего в пять лет. В Болдине, на переломе жизни, он подводит итог этой теме — как и всей своей любовной лирике, как и другим лирическим темам второй половины 1820-х годов.

Замысел “Моцарта и Сальери”, рожденный газетным известием, подкрепленный слухами и последующим чтением книг, созревал вместе с самим поэтом, вбирая в себя его знания, опыт, самоанализ, внутреннюю работу. Тема соответствия и несоответствия художника своему гению доведена здесь Пушкиным до предельной остроты, до крайнего ее выражения. Сталкивая самое высокое и самое низкое, поэт сам оказывается в этой критической точке, сам изживает зло в своем художественном творении. А дальше в этой критической точке уже оказываемся мы, читатели разных эпох, в большинстве своем не гении и не злодеи, но все, как один, к этому сюжету причастные, благодаря чему его смысл постепенно проступает во времени.

1 См.: Ахматова Анна. О Пушкине. М., 1989, стр. 260.

2 Мандельштам Н. Я. Третья книга. М., 2006, стр. 175 — 177.

3 Герштейн Эмма. Мемуары. СПб., 1998, стр. 483.

4 См.: Видгоф Л. М. Москва Мандельштама. Книга-экскурсия. М., 2006, стр. 188.

5 У Пушкина — “после улететь”.

6Мандельштам Н. Я. Третья книга, стр. 433.

7 См.: Мандельштам Осип. Камень. Л., 1990, стр. 213.

8 Гаспаров М. Л. О русской поэзии. СПб., 2001, стр. 269.

9 Дурылин Сергей. В своем углу. М., 2006, стр. 642. Как тут не вспомнить сталинский вопрос о Мандельштаме в телефонном разговоре с Пастернаком: “Но он мастер? Мастер?”

10 Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб., 1994, стр. 282.

11 “Рукою Пушкина”. М., 1997, стр. 213.

12 Булгаков С. Моцарт и Сальери (1915). — В кн.: “Пушкин в русской философ­ской критике. Конец XIX — XX век”. М. — СПб., 1999, стр. 263.

13 См. об этом: Роднянская Ирина. С. Н. Булгаков и П. А. Флоренский: к философии дружбы. — “Новая Европа”, 1994, № 4, стр. 101 — 111.

14 Платонов А. Пушкин — наш товарищ. — В кн.: “Солнце России. Русские писатели о Пушкине. Век XX”. М., 1999, стр. 283 — 285.

15 Из работ последнего времени эта мысль в общей форме высказана в кн.: Лис­­тов В. С. “Голос музы тёмной…”. М., 2005, стр. 114.