Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2007)

После этого — уже на работе — с женщиной случился истерический припадок: по крайней мере так описала мне ситуацию ее начальница, которая по старой дружбе обратилась ко мне за советом, сопровождая свой не очень внятный рассказ оговоркой: “Ты же понимаешь, я не могу ей предложить пойти к психиатру и стать на учет!” Увы, я понимаю. И рассказанное в предыдущем абзаце — это моя реконструкция, “сухой остаток” из описания длительного хождения по мукам, которое я позже услышала от героини этой истории.

Как оказалось, она пребывала в состоянии тяжелой депрессии, вызванной разрывом с близким человеком. Воспитанная в семье, где откровенно презирались всяческие “нюни” и подразумевалась возможность сугубо рационального решения любой проблемы, М. “запретила” себе выражать вовне столь естественные в ее ситуации эмоции, но не могла же она усилием ума сделать бывшее не бывшим и тем самым уничтожить целый отрезок своей жизни! Не зря наши бабушки говорили: “Поплачь, милая, легче будет”…

Еще лет тридцать назад я прочла у В. Д. Тополянского, известного специалиста по психосоматической медицине, что почти половина обращений с жалобами “на сердце”, “на поясницу” и на многое другое приходится на людей соматически здоровых, но отягощенных душевными конфликтами разной степени глубины. После этой публикации возможность такой интерпретации многих жалоб на физические недуги должна была бы стать очевидной: должна была, но, видимо, не стала…

Кстати говоря, важно иметь в виду и обратное: немало соматических заболеваний, в особенности хронических, порождают тяжелые душевные страдания. Я не имею в виду боль, о пользе которой как важнейшего сигнала обратной связи мы редко задумываемся. Менее известно, что многие жизненно необходимые лекарства оказывают угнетающее действие на психику, о чем наши врачи забывают предупредить больного или его близких.

Главный вывод, который хочется сделать, прочитав “Энциклопедию психического здоровья”, — это пожелать нашим медикам создать что-то аналогичное на отечественном материале, притом с ориентацией на общество в целом — ведь оно состоит из мужчин, женщин и детей, а не просто из здоровых и больных.

Ревекка Фрумкина.

+9

С. Л. Франк. Саратовский текст. Составители А. А. Гапоненков, Е. П. Никитина. Саратов, Издательство Саратовского университета, 2006, 285 стр.

Книга уникального содержания и образцовых составительских усилий, с не менее образцовым научным аппаратом и чудесной вкладкой фотодокументов, часть которых публикуется впервые. Тираж — 800 экз., но жаловаться на малые тиражи стало уже пошлостью. Говорю это лишь к тому, что не узнала бы я, возможно, об этом издании, когда бы мне не прислал книгу один из ее создателей, А. А. Гапоненков, исследователь наследия Семена Людвиговича Франка (1877 — 1950), уже отметившийся в этом качестве на страницах “Нового мира” (2002, № 12).

Текст же — “саратовский” по праву, так как один из самых значительных русских мыслителей прошлого века был связан с волжским университетским городом через его уроженку, Татьяну Сергеевну, в девичестве Барцеву, которая, подобно библейской Руфи, оставила ради него свой род и свою веру (перешла в лютеранство, чтобы обвенчаться с иудеем, каковым Франк тогда был) и прожила с ним более сорока лет в неиссякающей брачной любви. И, что для издателей особенно важно, — Франк, спасаясь от революции и столичной разрухи, уехал с семьей в Саратов и был в 1917/18 учебном году первым деканом только что открытого историко-филологического факультета Саратовского университета. (С этим этапом в книге связаны первопубликации его рабочих записей к лекционному курсу “Немецкий идеализм: от Канта до Шопенгауэра” и конспекта публичной лекции о сущности искусства.)

Однако самыми важными для заинтересованного читателя здесь окажутся два блока текстов: дневник, который вел молодой С. Л. с 31 декабря 1901 по 23 июня 1902 года и воспоминания Т. С. Франк — устные, записанные ее внуком, и собственноручные — “Наша любовь” и “Память сердца”; благодаря теплым отношениям ученых-саратовцев с потомками С. Л. Франка эти воспоминания получены от них и публикуются впервые, за исключением последнего небольшого мемуара, появившегося первоначально в журнале “Звезда” (2003, № 1). Воспоминания сопровождаются замечательной семейной биографией Франков, написанной доцентом университета, племянницей Татьяны Сергеевны К. Е. Павловской (которой все советские годы приходилось скрывать компрометирующее родство). Но еще удивительней история обретения дневника — он был найден Е. П. Никитиной в куче “макулатуры”, оставшейся после смерти четы преподавателей университета; те были учениками А. П. Скафтымова, который в свою очередь мог считаться учеником Семена Людвиговича (что меня порадовало: имя Скафтымова мне дорого; возможность откликнуться на его книгу в “Новом мире” в наиболее “застойные” годы я до сих пор считаю выпавшей мне удачей). Рукопись дневника, в качестве анонимной, так и передавалась по этой цепочке. “Всякое забвение относительно, все забытое может вспомниться”, — писал С. Л. Франк, исследователь феномена памяти, еще до знаменитого афоризма Михаила Булгакова.

Дневник двадцатипятилетнего Франка современного читателя пожалуй что изумит. Это уже растущий на глазах мыслитель-философ в стадии отхода от марксизма (успел выступить в печати с критическим очерком на эту тему и получил печатный же нагоняй от Плеханова); уже выясняется его преимущественный интерес к теории и психологии познания (любопытнейший анализ Декартова “Cogito ergo sum”, совпадающий у юноши Франка с вряд ли известными ему тогда соображениями позднего В. С. Соловьева); более того, уже намечаются контуры того высокого мистицизма, той концепции “непостижимого”, которая спустя десятилетия будет обоснована в одноименном труде 1939 года. И вместе с тем перед нами записи романтического почти-отрока, до наивности чистого сердцем, боготворящего Ницше и лелеющего свое одиночество, заполняющего страницу за страницей “мною созданного друга” стихами Пушкина, Гейне, А. К. Толстого и Надсона. Философское углубление в сочетании с исключительной душевной нетронутостью являет собой такие психологические “ножницы”, что диву даешься и думаешь (надеюсь, ошибочно): теперь такого не бывает. Кстати, в эти месяцы он впервые в жизни читает Евангелие, и оно не производит на него особенного впечатления (чудес, дескать, больше, чем этики), а Христос попадает в пестрый ряд страдальцев за идею заодно с Сократом, Бруно, Спинозой, Лессингом, Герценом, Белинским, Салтыковым и Ницше. С. Л. созрел для христианства и принятия крещения только в 1912 году, обрадовав этим решением близкого друга на всю оставшуюся жизнь Петра Струве. И стал впоследствии одним из мировых столпов христианской философии ХХ века…