Владимир Соловьев - Эстетика. О поэтах. Стихи и проза

Всюду следы ее вечных побед

Разума слово и дело,

Сила и свет.

...............................

Миру как новое солнце сияет

Светом науки, и только при нем

Муза чело украшает

Свежим венком {14}

Но скоро та же муза разрушила в нашем поэте это наивное поклонение мнимому царству науки, которая на самом деле только познает то, что бывает, а не творит то, что должно быть; он понял, что "мир с могущественной

164

ложью и бессильною любовью" может быть спасен и обновлен лишь иною, вдохновляющею силой - силой нравственной правды и верою "в Божий суд или Мессию":

С той поры, мужая сердцем,

Постигать я стал, о Муза,

Что с тобой без этой веры

Нет законного союза {15}.

Чем более зрелою становится поэзия Полонского, тем явственнее звучит в ней религиозный мотив, хотя и в последних стихотворениях выражается более стремление и готовность к вере, нежели положительная уверенность.

Жизнь без Христа - случайный сон.

Блажен, кому дано два слуха,

Кто и церковный слышит звон,

И слышит вещий голос Духа {16}.

И то и другое слышнее в тихий вечер жизни. Все обмануло, все прошло, остается только вечность и ее земной залог:

На все призывы без ответа

Уходишь ты, мой серый день,

Один закат не без привета,

И не без смысла эта тень.

...................................

Я к ночи сердцем легковерней,

Я буду верить как-нибудь,

Что ночь, гася мой свет вечерний,

Укажет мне на звездный путь.

Чу! колокол... Душа поэта,

Благослови вечерний звон!

...........................................

И жизнь и смерти призрак - миру

О чем-то вечном говорят,

И как ни громко пой ты,- лиру

Колокола перезвонят {17}.

Откуда, однако, это соперничество? И зачем подходить слишком близко к колокольне? Пусть поэт слушает колокола на том расстоянии, на котором их звон трогает, а не оглушает, и пусть его лира поет о том же вечном, о чем звенят и они. Между духом, говорящим в лучших произведениях Полонского, и голосом истинной религии, конечно, нет никакого противоречия, и наш славный поэт может с доброю совестью благословлять вечерний звон, с которым так хорошо гармонирует его неослабевающее вдохновение.

165

V

Индивидуальностью у каждого поэта,- как и у всякого другого существа,мы называем то, что свойственно ему исключительно, в чем у него нет ничего общего с другими. Это есть та, совершенно особенная, своеобразная печать, которая налагается существом на все, ему принадлежащее,- у поэта, в частности,- на все, что становится предметом его творчества. Ясно, что в каждом единичном случае, для _этого_ поэта, например, его индивидуальный характер, как не выражающий никакого общего понятия, вовсе не может быть определен словами, точно описан или рассказан. Индивидуальность есть _неизреченное_, или _несказанное_, что только чувствуется, но не формулируется. Оно может быть только закреплено собственным _именем_, и потому первобытная мудрость народов видела в имени выражение самой глубочайшей сущности, самой подлинной истины именуемого предмета.

Поэтому, если говорят,- как это приходится иногда слышать и читать,что задача критики есть воспроизведение _индивидуальности_ разбираемого писателя, то это явное недоразумение. Критика есть во всяком случае _рассуждение_, а прямым содержанием рассуждения не может быть то, что не выражается в общих понятиях. Воспроизводить индивидуальное само по себе есть дело не критика, а поэта; да и то, если это поэт по преимуществу лирический, то он рискует при этом выразить более свою, нежели чужую, индивидуальность. Так, например, в прекрасном стихотворении Я. П. Полонского о Тютчеве, приведенном в начале моей статьи ("Оттого ль, что в Божьем мире красота вечна..."), хотя чувствуется в некоторой мере индивидуальность Тютчева, но еще более отражается индивидуальность самого Полонского.

Прямая задача критики,- по крайней мере философской, понимающей, что красота есть ощутительное воплощение истины,- состоит в том, чтобы разобрать и показать, что именно из полноты всемирного смысла, какие его элементы, какие стороны или проявления истины особенно захватили душу поэта и по преимуществу выражены им в художественных образах и звуках. Критик должен "вскрыть глубочайшие корни" творчества у данного поэта не со стороны его психических мотивов - это более дело биографа и историка литературы,- а главным образом со стороны объективных основ этого творчества или его идейного содержания.

166

Что же касается до единичной и единственной в своем роде индивидуальности данного поэта, налагающей свою _несказанную_ печать на его творчество, то ее можно только отмечать, указывая на те произведения, в которых эта индивидуальность чувствуется с наибольшею ясностью и полнотою {18}.

Вот, например, "Зимний путь" Полонского:

Ночь холодная мутно глядит

Под рогожу кибитки моей;

Под полозьями поле скрипит,

Под дугой колокольчик гремит,

А ямщик погоняет коней.

............................

Мне все чудится, будто скамейка стоит,

На скамейке старуха сидит,

До полуночи пряжу прядет,

Мне любимые сказки мои говорит,

Колыбельные песни поет.

Или, например, это ("Качка в бурю"):

....................................

Снится мне: я свеж и молод,

Я влюблен, мечты кипят...

От зари роскошный холод

Проникает в сад.

Скоро ночь,- темнеют ели...

Слышу ласково-живой

Тихий лепет: "на качели

Сядем, милый мой!"

Стан ее полувоздушный

Обняла моя рука,

И качается послушно

Зыбкая доска...

..............................................

Или, наконец, вот это ("Колокольчик"):

Улеглася метелица, путь озарен...

Ночь глядит миллионами тусклых очей.

Погружай меня в сон, колокольчика звон,

Выноси меня, тройка усталых коней!

Мутный дым облаков и холодная даль

Начинают яснеть: белый призрак луны

Смотрит в душу мою и былую печаль

Наряжает в забытые сны.

То вдруг слышится мне,- страстный голос поет,

С колокольчиком дружно звеня:

"Ах, когда-то, когда-то мой милый придет

Отдохнуть на груди у меня!

167

У меня ли не жизнь! Чуть заря на стекле

Начинает лучами с морозом играть,

Самовар мой кипит на дубовом столе

И трещит моя печь, озаряя в угле

За цветной занавеской кровать...

У меня ли не жизнь! Ночью ль ставень открыт,

По стене бродит месяца луч золотой;

Забушует ли вьюга,- лампада горит.

И, когда я дремлю, мое сердце не спит,

Все по нем изнывая тоской!"

То вдруг слышится мне,- тот же голос поет,

С колокольчиком грустно звеня:

"Где-то старый мой друг? я боюсь,- он войдет

И, ласкаясь, обнимет меня!

Что за жизнь у меня! - И тесна и темна,

И скучна моя горница: дует в окно...

За окошком растет только вишня одна.

Да и та за промерзлым окном не видна