Владимир Соловьев - Эстетика. О поэтах. Стихи и проза

В день десятый могаремма
У папа в саду
Встретил я цветок гарема
И с тех пор всё жду,
Жду в саду нетерпеливо
Я мою газель...
Но папа блюдет ревниво
Всех своих мамзель.
Знать, недаром евнух старый
Шилом ковырял
И к мешку тяжелых пару
Камней привязал.
Надо мне остерегаться...
Лучше я уйду.
Этак можно и остаться
В папином пруду!
Да! папа – весьма упорный
Старый ретроград,
И блюдет евнух проворный
Папин вертоград.

Во-первых, объявлю вам, друг прелестный,
Что вот теперь уж более ста лет,
Как людям образованным известно,
Что времени с пространством вовсе нет;
Что это только призрак субъективный,
Иль, попросту сказать, один обман.
Сего не знать есть реализм наивный,
Приличный ныне лишь для обезьян.
А если так, то, значит, и разлука,
Как временно-пространственный мираж,
Равна нулю, а с ней тоска и скука,
И прочему всему оценка та ж...
Сказать по правде: от начала века
Среди толпы бессмысленной земной
Нашлось всего два умных человека —
Философ Кант да прадедушка Ной.
Тот доказал методой априорной,
Что, собственно, на всё нам наплевать,
А этот – эмпирически бесспорно:
Напился пьян и завалился спать.

Горемыкин веселеющий
И Делянов молодеющий,
Бедоносцев хорошеющий,
Муравьев-жених
Собралися снова вместе, и
Порешили эти бестии,
Что вся сила – в них.
Врете, курицыны дети!
Вот ужо за речи эти
Быть, мерзавцы, вам в ответе,
Будет вам допрос!
И синклиту безволосому,
Да и Ю<���льи>чу безносому
Уж натянут нос!
Ждет засуха семилетняя...
Что и зимняя, и летняя...
Хоть солому жрать, да нет ее!
Тут-то вам и мат.
С голодухи люди кроткие
Разевают свои глотки и
Черт им сам не брат.
Тут сюда-туда вы кинетесь,
Либералами прикинетесь,
Вверх ногами опрокинетесь,
Подожмете хвост.
Но дела все ваши взвешены,
Да и сами вы повешены, —
Вот конец и прост!

На разных поприщах прославился ты много:
Как евнух ты невинностью сиял,
Как пиетист позорил имя бога
И как юрист старушку обобрал.

Душный город стал несносен.
Взявши саквояж,
Скрылся я под сенью сосен
В сельский пейзаж.

У крестьянина Сысоя
Нанял я избу.
Здесь мечтал, вкусив покоя,
Позабыть борьбу.

Ах, потерянного рая
Не вернет судьба.
Ждет меня беда другая,
Новая борьба.

Поднялись на бой открытый
Целые толпы —
Льва Толстого фавориты, [25] Смотри статью «Первая ступень в пользу домашних насекомых»
Красные клопы.

Но со мною не напрасно
Неба лучший дар —
Ты, очищенный прекрасно,
Галльский скипидар.

Ты римлянкам для иного
Дела мог служить, [26] По свидетельству древних писателей, римские щеголихи весьма любили терпентинное масло, придающее запах фиалки таким выделениям организма, которые натурально этого запаха не имеют.
Мне ж союзников Толстого
Помоги сразить.

Я надеялся недаром:
В миг решился бой,
Спасовал пред скипидаром
Весь толстовский строй.

О любимец всемогущий
Знатных римских дам,
Я роман Толстого лучший
За тебя отдам.

От романов сны плохие,
Аромат же твой
Прогоняет силы злые
И дарит покой.

Но покой, увы, не долог.
Вижу, новый враг.
Изо всех щелей и щелок
Повалил прусак.

Ах, и мне воинским жаром
Довелось гореть
И французским скипидаром
Прусаков огреть.

Все погибли смертью жалкой
Кончилась борьба.
Терпентином и фиалкой
Пахнет вся изба.

Владимир Соловьев
Лежит на месте этом.
Сперва был философ,
А ныне стал шкелетом.
Иным любезен быв,
Он многим был и враг;
Но, без ума любив,
Сам ввергнулся в овраг.
Он душу потерял,
Не говоря о теле:
Ее диавол взял,
Его ж собаки съели.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.

Не боюся я холеры,
Ибо приняты все меры,
Чтоб от этого недуга
Сбереглась сия округа.
Но болезнию любовной [27] En tout bien tout honneur, honni soit qui mal у pense. ( Примеч. Вл. Соловьева .) – Каждому по заслугам, и да будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает ( фр .)
Я страдаю безусловно,
И не вижу «сильной власти»
Против сей зловредной страсти.
Мой микроб – большого роста,
И хоть я не слишком прост, а
Перед ним умом слабею
И лишь млею, млею, млею.
В диагнозе нет сомненья,
Нет в прогнозе утешенья:
Неизбежный и печальный,
Ждет меня исход летальный. [28] От греческого «ληθοξ» или от русского «летать».

Мадонной была для меня ты когда-то:
Алмазною радугой лик твой горел,
Таинственно всё в тебе было и свято,
Рыдал я у ног твоих тысячекрат и
Едва удавиться с тоски не успел,
Но скрылся куда-то твой образ крылатый,
Авместо него я Матрену узрел.

Майская роза давно уж отпета,
Август... И август исчез.
Только как лысина старого Фета,
Роща твоя так печально раздета,
Елью одною красуется лес...
Новой природе сочувственно вторя,
Ах, ты Матреною сделалась с горя.

«Соловьева в Фиваиде»
Вам списали в лучшем виде
В черную тетрадь.
Я хотел приехать в Сходню,
Чтобы завтрашнему ко дню
Вам ее послать.
Но меня бранили б строго
Вы за то, да и немного
Дней осталось ждать.

Увы, мой друг! Крепчайшими цепями
Прикован я к московским берегам.
Жду худшего: сидеть мне в темной яме
И там вздыхать по милым Липягам.

Но если бы и я был на свободе —
Могу ли голым ехать в дальний край?
Сие противно северной природе,
Да и жандарм в земной не верит рай.

А потому, покорствуя судьбине,
Здесь остаюсь покуда недвижим,
Но октября, надеюсь, в половине
Воспользуюсь призывом я твоим.