Юрий Коротков - Виллисы

Середа все так же неподвижно лежала лицом к стене. Галина Николаевна склонилась над ней.

— Света… — позвала она негромко. — Света, за тобой приехали…

Середа поднялась на руках и села. Лицо ее, потемневшее, с глубоко запавшими глазами, было совершенно спокойно, будто потеряло способность выражать хоть какое-то живое чувство. Она равнодушно оглядела подруг, воспитательницу, чуть свела брови, пытаясь понять, чего от нее ждут, что надо делать. Потом встала, вынула из шкафа большую спортивную сумку и принялась складывать в нее вещи.

В гробовой тишине раздавались только ее шаги и странный, едва слышимый высокий звук: все девчонки молча плакали. Под этот бесконечно тянущийся на одной ноте плач Света медленно двигалась между замерших, будто окаменевших девчонок, аккуратно складывала блузки, свитер, халат, юбку. Хитон оставила на плечиках в шкафу, попавшиеся под руку пуанты не глядя уронила на пол. Последний раз огляделась в комнате — не забыто ли что, взяла с тумбочки Ваньку-встаньку.

— До свидания. Света, — сказала Галина Николаевна.

Середа обернулась на голос, пусто посмотрела на воспитательницу и пошла по коридору. В тишине тилибомкал на каждом шагу Ванька-встанька у нее в руках.

Подруги двинулись следом. Вдоль всего коридора стояли, с жадным любопытством глядя на процессию, младшие девчонки.

В вестибюле Светин отец — растерянный, виновато улыбающийся маленький человек — суетливо подхватил сумку. За стеклянной дверью у крыльца светились красные стоп-сигналы такси.

Середа по очереди обнялась и расцеловалась с одноклассницами, равнодушно глядя за спину им неживыми глазами, повернулась и вышла за отцом.

Подруги высыпали на крыльцо, кто-то махнул рукой, но Света, не оглянувшись, села в машину, и такси тронулось.

— Ну чего ревете, дуры! — вдруг зло сказала сквозь слезы Ильинская. — Завидовать надо! Как нормальный человек жить будет!

Девчонки постояли еще на крыльце, зябко обняв себя за плечи, вытерли слезы и вернулись в интернат — за учебники, к телевизору, в музыкальные классы…

Только Нина не могла успокоиться, лежала на кровати, подтянув коленки к груди, уткнувшись в подушку, всхлипывала уже без слез.

В комнату заглянула Ольга Сергиенко, виновато сказала, глядя в сторону:

— Понимаешь, Юль… это… балетки порвала совсем… И денег нет… — как доказательство, она держала в руках рваные балетки. — Мы со Светкой одного размера… Ты только не подумай…

Юлька молча сунула ей Светины туфли и закрыла дверь. Присела рядом с Ниной.

— Ну что ты, Нин… Не надо…

— Я следующая… — с трудом выговорила Нина. — Я следующая буду…

— Что ты, — Юлька погладила ее по голове. — Никто тебя не выгонит. С чего ты взяла?..

— Разве это справедливо… — всхлипывала Нина. — Почему все так несправедливо?.. Разве она виновата?..

— Конечно не виновата. Никто не виноват… Ты попробуй заснуть, давай я тебя накрою, — уговаривала Юлька, гладила ее, пыталась убаюкать.

— Разве я виновата, что я такая? Я в сто раз лучше тебя танцую!..

— Конечно лучше.

— У меня прыжок лучший в России!

— Конечно лучший, все знают, — торопливо соглашалась Юлька.

— Разве я виновата? — у Титовой начиналась истерика. — А кто виноват?! Кто-то должен быть виноват! Ненавижу! Ненавижу! — она замолотила кулаками по бедрам, по животу, по груди. — Ненавижу этот мешок!!

— Не надо, Нин, перестань, не надо, — Юлька поймала ее руки, навалилась всем телом, крепко сжав запястья, зашептала на ухо: — Все будет хорошо… Вот увидишь… Честное слово, я обещаю… Ты похудеешь, все будет хорошо…

Титова наконец обмякла и расплакалась, уткнувшись ей в колени, как ребенок.

К выпускному спектаклю заказали новые костюмы — Наталья пробила со своими связями, обычно же училищу доставались обноски Большого. Еще недавно Юлька ездила со Светой на последнюю примерку, и вот теперь, когда привезли из мастерской готовые костюмы — белоснежные, даже пахнущие снегом, — Светы уже не было, а ее костюм наскоро ушили на Ильинскую…

…Как глупо, Зойчонок, как несправедливо все в этой жизни! Уехала Света… В восемнадцать лет — снова в десятый класс, потому что с нашей программой для дебилов в нормальной школе даже аттестат не получишь.

Она могла стать первой балериной Союза выступать на самых знаменитых сценах мира, а кем она будет там — второгодницей?.. Самое страшное, что она даже не плакала — все равно. Можно выходить замуж, рожать детей, учиться, работать где-то кем-то — все равно. Девчонки присматривали за ней, спрятали все бритвы и таблетки, а я сразу поняла, что ничего не случится — для того, чтобы покончить с собой, надо захотеть умереть, а ей было все равно: жить дальше или нет…

Юлька медленно, вяло одевалась в шумной гримерке учебного театра, натягивала холодный атласный трэсс с маленькими крылышками на спине, длинную шопеновскую пачку. Огляделась — Ийки рядом не было — и сама, неловко вывернув руки за спину, стала застегивать костюм. Просить никого не хотелось. Отношения с девчонками окончательно испортились, ее будто вытолкнули из круга. Поначалу Юлька пыталась вести себя как ни в чем не бывало, но стоило ей подойти к девчонкам, как разговор затихал, девчонки подчеркнуто-нетерпеливо ждали, когда она отойдет. В классе перед контрольной могли долго и нудно искать лишнюю ручку, выпрашивать у кого-то, хотя на столе перед Юлькой лежали три. Однажды перед репетицией у Юльки пропал пакет с пуантами. Потом нашелся в старых декорациях за сценой, но Юльке влетело от Натальи за опоздание.

Говорят, раньше в училище подкладывали лезвие в пуанты. Встанешь на пальцы, подошва выгибается и — прощай, балет…

Свете никто никогда не завидовал, она была слишком высоко. А Юлька — одна из многих, выскочка.

В конце концов Юлька начала злиться, огрызаться на девок. Она-то чем виновата? Она не напрашивалась и сама до сих пор не понимала, почему Наталья выбрала именно ее. И пахала она теперь вдвое больше остальных, еле ковыляла после репетиции, все свободное время лежала, закинув гудящие ноги на спинку кровати. Не успевала читать, шить, стирать, даже помыться иногда не хватало сил. Не успевала учить уроки, но учителя, даже если изредка и вызывали ее к доске, тут же, не слушая, ставили пятерку под понимающие, неприязненные усмешки девчонок.

Оказавшись на месте Светы, Юлька все больше удивлялась ей: та и после двух репетиций кряду, осунувшаяся, улыбалась так же безоблачно, как всегда…

— Азарова! Это балет, а не трудовая повинность! Ты же актриса, черт тебя возьми! Лучше наври, но улыбнись! — крикнул балетмейстер.

Юлька вяло кивнула, прикидывая, сколько осталось до конца репетиции — полчаса? Минут сорок? Господи, продержаться бы, не упасть прямо здесь, на сцене.