Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь

Первым Сёмкиным побуждением было — бежать. Бежать назад, без оглядки, не разбирая дороги, всё равно куда и зачем. Так минуло несколько первых, самых страшных секунд, и Сёмка перемогся, закусил зубами рукав куртки: Обещал я! Да и чего психанул-то? Может, он и не туда вовсе? Может, мимо пройдёт?

Стуча зубами от ужаса, Сёмка двинулся дальше, нагоняя уже почти скрывшуюся среди тёмных стволов фигуру. Тоненький сероглазый Вилли, с которым говорил о рыбалке ещё сегодня днём, куда-то исчез, забылся. Преследуемый человек (человек ли?!) казался огромным и зловещим.

Вскоре сомнений не осталось. Миновав прибрежный ракитник, Вилли вышел на берег озера. Чёрная, отчего-то не замёрзшая вода парила беловатым туманом. Снег на берегах подтаял. Блики прорвавшейся сквозь облака луны отбрасывали на поверхность озера неверные тени. Сёмка на мгновение отвлёкся на их летучую игру, а когда снова взглянул на то место, где стоял Вилли, там никого не было.

Закусив мякоть ладони, чтобы не заорать от ужаса, Сёмка бросился бежать, подумав мимоходом, что всё это однажды уже было с ним.

Только подбегая к посёлку, понял, что по привычке рванул по знакомой дороге. В деревне горели редкие огоньки, брехали собаки, пахло дымом и разбросанным под снег навозом. Несколько минут Сёмка напряжённо думал, потом решительно зашагал к крайней слева, добротной избе.

Дед Трофим! Когда-то, бабки говорили, он был милицейским начальником, а сын его и сейчас в милиции работает. Если и дальше молчать, бедная Сёмкина голова просто разорвётся от всего этого. Но кому сказать? Родители — дохлый номер. Учителя школьные? Подумать смешно! После смерти жены суровый дед Трофим живёт один. Он может при случае по шее накостылять, но никому Сёмку не заложит и даст хоть какой совет. Это самое главное.

Несмотря на поздний вечер, дед Трофим с фонарём колупался на участке. То ли сгребал что, то ли, наоборот, разбрасывал.

— Дедушка Трофим! — тихонько окликнул из кустов Сёмка, зная: зрение и слух у деда острые, не стариковские.

Трофим Игнатьевич погасил фонарь, с минуту всматривался-вслушивался в темноту. Потом позвал:

— Сёмка! Болотников! Вылезай-ка сюда, неча в кустах сидеть!

Сёмка послушно вылез, перемахнул через невысокую изгородь, подошёл к деду. Стоял, молчал. Дед сам принял решение, воткнул вилы в землю, поднял фонарь:

— Пошли-ка в дом, там разговаривать будем.

В доме Трофим Игнатьевич сначала переобулся, потом разделся, потом тщательно вымыл руки, потом поставил на огонь чайник, а на стол — вазочку с вареньем. Высыпал из кулька на клеёнку сероватое печенье, достал из буфета коробку с кусковым сахаром, приготовил две объёмистые кружки с видами Ленинграда [66] Ленинград — так в 1924–1991 годах назывался Санкт-Петербург. . Сёмка обувь оставил в сенях, стоял на половике посередине комнаты, ждал приглашения. По душе и телу разливалось спокойное тепло — сейчас всё разъяснится, сейчас дед Трофим чего-нибудь придумает.

— Садись, Семён, к столу, чаевничать будем, — пригласил старик. — Руки-то помыть не хочешь?

— Помою, коли надо, — согласился Сёмка и двинулся к умывальнику. Хозяйские привычки уважить — первый гостя закон.

— Вон, рушник на гвоздике, — указал Трофим Игнатьевич. — Чего ж — вернулся домой, что ли? Я так и говорил — побегает и вернётся.

Сёмка отрицательно помотал головой. Потом спросил:

— Кому говорили-то, дедушка Трофим?

— Да кому, кому — родителям твоим! Мать-то всё плачет, а отец пристал ко мне, чтобы я через Витьку, сына, тебя искал. Пусть, мол, милиция его домой вернёт. А я, как писульку-то твою прочёл, так сразу ему и сказал: бесполезное это дело. Он же своей волей ушёл. Если бы украли его или там в плен взяли — тогда дело другое. А так — коли человек не хочет в каком месте жить, так его никакая милиция не удержит. Родной дом — это не тюрьма. Сам думай, Василий (это я отцу твоему говорю), что ты за человек, если у тебя старший сын, наследник, надежда и опора, в тринадцать мальчишеских лет [67] «…в тринадцать мальчишеских лет…» — Трофим Игнатьевич невольно переиначивает слова из некогда широко известной песни «Орлёнок» (1936) на стихи Якова Шведова (1905–1985): «…не хочется думать о смерти, поверь мне, в шестнадцать мальчишеских лет…». из дома подался «лучшей доли искать» — так ты написал, что ли? Ну, говорю, найдёт его милиция, поймает, домой вернёт, а он на следующий день раз — и опять поминай как звали. Опять ловить?.. Тут он плакать начал, что, мол, новую жизнь начнёт, всё по-другому будет, а сам всё к горлышку прикладывается… Я ему говорю: ты бутылку-то из рук выпусти, а потом про новую жизнь талдычь… И чего же ты теперича решил, Семён? Назад возвертаешься или так, проведать пришёл?

— Как там, дед Трофим… мои-то? — Сёмка судорожно сглотнул слюну, прихлебнул чаем.

— Ну, как, обнакновенно. Матери, конечно, тяжело. Василий-то что — налакался и все несчастья побоку. Как ни крути, мужиком-то в семье ты был. Без тебя лишенько. Младшие тебя вспоминают: чего Сёмка нас кинул?.. Доучиться бы тебе, Семён, хоть восемь классов, потом в ремесленное пошёл бы, я слышал, теперь опять по возрасту, а не по классам берут. Глядишь, до армии специальность получил бы. А так что — в уличную шпану?.. Ну, я так понимаю, тебе моё стариковское мнение не надо… С чем пришёл-то?

— Я сейчас, дед Трофим, объяснять буду, — пообещал Сёмка. — Только вы меня не перебивайте и не спрашивайте, пока не кончу. А то — запутаюсь сразу. Очень уж всё сложно получилось…

— Ну давай, излагай, — дед Трофим прикусил кусок сахара уцелевшим длинным и жёлтым зубом, подпёр сильной костистой ладонью почти лысую голову. — Слушаю тебя со всем нашим вниманием.

Когда Сёмка закончил свой рассказ, Трофим Игнатьевич долго молчал, потом, кряхтя, поднялся, достал из плетёной вазы очки, протёр их отпоротым воротником фланелевой рубашки и водрузил на нос.

— Да-а, Семён, озадачил ты меня! — сказал он наконец. — Всякое я в своей жизни видал. Воров-попрыгунчиков на пружинках видал, мужика-убийцу видал, который вещественное доказательство — нож — проглотил (нож-то потом хирург достал, но отпечатков пальцев там уже не было), но вот такого, как ты рассказал, — даже не слышал. Это что же у нас получается? Получается, что в нашем озере лежит эта самая штука, а к ней по ночам ходит этот человек по имени Вильям. Так?

— Так, — кивнул Сёмка. Его очень радовало, что дед Трофим вроде бы понял его правильно и даже поверил ему (сам Сёмка в такую историю ни за что не поверил бы).

— А ты, Семён, эту штуку видел ещё тогда, когда она на озеро садилась. Так?

— Так.

— А человека, или людей, ты тогда не видал?

— Нет, никого не видал. Но я убежал сразу.

— И что же всё это такое может быть? Какое у тебя, Семён, понятие?