Тони Парсонс - Stories, или Истории, которые мы можем рассказать

— Ужасно поздно, — сказала она.

— Мне надо работать, мам. — Рэй обнял ее, ощутив, насколько хрупким было ее тело. Кожа да кости, так она говорила. — Прошу, иди спать. Не волнуйся за меня. У меня все в порядке. Ты же знаешь, у меня всегда все в порядке.

Он начал спускаться по лестнице, а мать продолжала бормотать себе под нос что-то о том, как поздно и в каком опасном мире все мы живем. В гостиной по-прежнему ораторствовал Черчилль.

Рэй достиг нижней ступеньки, когда дверь в комнату внезапно распахнулась.

— «Мы исполнили наш долг», — провозгласил Черчилль.

— Куда ты, черт побери, собрался? — рявкнул отец. Как всегда, взбешенный из-за ничего. — Это тебе не…

— Не проклятая гостиница, — пробубнил Рэй. И сразу же пожалел об этом.

Отец побагровел.

— Дерзишь, значит? Думаешь, ты у нас великий и ужасный? Думаешь, побоюсь задать тебе трепку?

Его мать всегда держалась в строгих рамках морали и приличия. Но отец, казалось, никогда не брезговал рукоприкладством, даже до гибели старшего сына. За опрятными шторками комнат их дома он устанавливал порядки трущоб Южного Лондона, где родился и вырос. Рэй боялся его. Особенно тогда, когда знал, что тот выпил пива.

— Я иду работать, — сказал Рэй. — Я должен взять интервью у Джона Леннона.

С лестницы послышался слабый голос матери:

— Больше нет Северной линии! Я ему сказала. Теперь это Главной линией называется, что ли…

— У Джона Леннона? У этого недоумка? У этого пьянчужки? — Он пихнул Рэя в плечо, явно довольный собой. — У этого волосатого битника с его сумасшедшей китайской бабенкой?

Рэй попытался пройти мимо отца, но тот загородил ему путь. В его присутствии Рэй всегда ощущал бессилие. Ему не хотелось драться. Вот только отцу всегда этого хотелось. «Теперь нам снова придется пережить все это Пережить утомительную борьбу, принести невинные жертвы и быть неустрашимыми. И переступить через боль и душевные муки».

— У этого нарика конченого?

Рэй вспыхнул.

— Не беспокойся, папа! Не тебе учить Леннона забываться!

Старик схватил Рэя за отвороты пиджака и тряханул его, затем прижал к стене, как тряпичную куклу швырнул об столик, где стояли телефонный аппарат и ценные сувениры. С грохотом посыпалась на пол утварь, которую тетя Герта и дядя Берт привезли из Бенидорма, пластмассовый бык и какие-то погремушки. Отец за шиворот притянул Рэя к своему лицу и заорал:

— И что это значит? Что это значит?

— Ничего! — выкрикнул Рэй в ответ.

Мать тяжело опустилась на ступеньку лестницы, причитая и жалуясь, что ее нервы не выдержат, а Робби присел рядом с ней и захныкал, зарывшись лицом в ее розовый халат.

— Говори, что это значит!

— Это значит, что ты каждый вечер нажираешься своей дерьмовой бражкой! — заорал Рэй, и отцовский кулак впечатался в его челюсть; нижняя губа больно врезалась в передние зубы.

Затем все заплакали — все, кроме отца, который презрительно фыркнул и отпустил Рэя.

— Я не собираюсь драться с тобой, папа. — Рэй весь сжался, прислонился к стене. По обоям с цветочным узором расплылось кровавое пятно.

— Ну разумеется нет! — Развернувшись, отец прошел в гостиную, уселся в любимое кресло и налил себе очередной стакан пива.

Пластинка все еще крутилась.

«Я никогда не гарантировал легкой, дешевой или быстрой победы, — предупредил Черчилль. — Напротив, я не обещал вам ничего, кроме суровых испытаний, огромных разочарований и многих ошибок. Но я уверен, что в конечном счете все в нашем островном государстве будет хорошо. Все, что ни делается, к лучшему».

Робби всхлипывал на верхней ступеньке лестницы — он ретировался, как только увидел, что отец звереет. Мать обхватила лицо Рэя своими хрупкими руками и растягивала его в разные стороны, отчего боль становилась только сильнее, а Рэй уверял ее сквозь слезы, что все у него в порядке.

— Ты слабый, — произнес отец. Это было худшее, что он мог придумать. — Ты безвольный.

«И головы тех, кто все выдержит и не подведет, увенчает корона. Корона чести, которой удостоит их история, за то что своим поступком они подали пример всей человеческой расе».

Рэй отстранился от матери и заковылял к двери. Материнская забота и жалость унижали его не меньше, чем жестокость отца. Игла скользила по пустой дорожке. Запись подошла к концу.

— Это должен был быть ты, — сказал отец. Он не пошевельнулся в кресле, даже не взглянул на сына — сидел, уставившись в пустой камин, который они перестали использовать с появлением центрального отопления. Пластинка потрескивала и шипела. — Джон стоил десяти таких, как ты. Длинноволосых наркоманов. О, а ты думал, я не знаю об этом? Я все про тебя знаю! Ты должен был быть на его месте!

Отец никогда прежде такого не говорил. Но это не стало ударом для Рэя. Потому что он знал — его отец всегда так считал.

— Я УХОЖУ.

Рэй открыл дверь. Его мать сидела на лестнице, теребя в руках ворот халата, побледневший брат выглядывал из-под перил, словно заключенный из-за решетки.

Он шел к железнодорожной станции по вымершим улицам; боль пульсировала во рту, разорванная губа вспухла. Интересно, был бы отец другим человеком, если бы его жизнь сложилась по-другому, если бы все его мечты осуществились? Это навело Рэя на мысли о Джоне Уинстоне Ленноне, рожденном 9 октября 1940 года во время одного из налетов немецкой авиации на Ливерпуль, и безответственном корабельном стюарде Фредди Ленноне, который вскоре бросил мать Джона с младенцем на руках. Да, при мысли об отце Рэй вспомнил о своем герое и о том, как Джон рос без отца. И подумал: ох и повезло же тебе, чертовски повезло!

Его лицо передергивало от боли, и Рэй по опыту знал, что боль еще долго не отпустит. В реальности все было совсем не так, как в кино. Просто поразительно, как один-единственный удар может превратить твою физиономию в хлам.

Неожиданно к горлу подкатила тошнота, и Рэю пришлось опереться на фонарь и ждать, пока пройдет спазм. Один из побочных эффектов насилия. Насилие вызывало тошноту. Жестокость провоцировала рвоту. Словно тот факт, что ты — мишень, сам по себе обрекал тебя на некую болезнь. Об этом Рэй знал не понаслышке.

Отец научил его.

Никто не понимал, почему Рэй не хотел стричься. Даже Терри. Даже Леон. Они не понимали, почему новое музыкальное течение со всей его жестокостью так отталкивало Рэя.

Все это он мог получить и дома. Сполна.

Терри шел на восток по нескончаемой артерии улиц, соединяющих район развлечений и финансовую часть города, потеху и деньги. Он шел по Нью-Оксфорд-стрит, Хай-Холборн, Холборн — и все было закрыто, за исключением случайных «Данкин Донатсов» и, чуть дальше к югу, мясного рынка, где по ночам работал его отец.

И с каждым новым шагом Терри думал о ней.