Роберто Пацци - Конклав

Он снова лег, заставляя себя остаться в постели еще ненадолго. Только пять утра – до семи нельзя даже и заикаться о мессе. Может быть, помолиться? Иначе приходят все эти фантазии о тенях напротив да о сходстве с племянником. Кто только не просил его: «Баше Высокопреосвященство, помяните меня в своих молитвах» И почти каждый из просящих доверял ему свои тревоги, секреты и душевную боль.

Посмотрел на позолоченную скамью для молитвы с красной подушкой на подставке для колен, стоящую перед распятием, на мебель, что должна была быть одинаковой в каждой из ста двадцати семи келий кардиналов конклава. Начал думать о своей позе, о своих жестах во время службы, об облачении, черном и красном – обо всем, что было нужно для молитвы, – нет, пожалуй, добавить тут нечего. Стал разглядывать картины на бочарном [6] Бочарный свод – перекрытие двоякой кривизны над прямоугольным объемом, имеющее в продольном и поперечном сечении коробовые или одноцентровые дуги. своде, порадовался позолоченным дверям, облицовке шкафа, что содержал маленький алтарь для мессы, решил: можно помолиться и лежа.

Взял четки, начал читать молитвы за тех, кто просил и более всего мучился. Мать – за двадцатилетнего сына, умершего от рака. Отец – за двух дочерей-наркоманок, которых, после того как они пропадали целый год не известно где, наконец нашли и поместили в центр реабилитации. Вдова – за саму себя, оставшуюся в одиночестве, без всякой сторонней помощи. Мэр города и президент большого промышленного объекта, не имевшие мужества открыться ему и ответить разумно, со смыслом, на ряд его вопросов. Что их мучило – чувство ли вины, связанное с превышением власти, ужас ли перед раскрытием их «неправых» дел и опасность в связи с этим быть втянутыми в какой-нибудь скандал?

Вспомнив прихожан в своих молитвах, он перешел затем к осуждению мутного и беспорядочного зловония, подлости, порока, слабости, эгоизма – всего, что являлось неотъемлемой частью человеческого существа, любого человека, такого, например, как он, да и тех теней, вероятно, что мелькали за матовым стеклом. Странно, но и теперь он не был способен замолвить словечко за всех, кого любил. Знал, что единственная сила, которая может противостоять дурному, – любовь. И это чудо – любить кого-либо более, чем самого себя, – еще не пришло. Придет?!

Посмотрел на распятие, черный и изогнутый предмет, – произведение скульптора XVIII века, который хотел запечатлеть всю экспрессию действа во фламандском стиле, а может, и в более нордическом. Грудная клетка открыта, кости цвета кожи, тело напряжено и изогнуто дугой, лик искажен мукой боли, набедренная повязка смещена и изодрана, как будто налетевший ветер разорвал ее на части. Нечто похожее он уже видел раньше, в музее европейского города Стокгольма, далекого от классического искусства. Отвел глаза. Нет, не мог он молиться перед этим распятием.

Положил четки на комод. Закрыл глаза. Может быть, пропеть псалом Ave Maria [7] Ave Maria (Аве Мария) – первые слова на латыни молитвы: «Радуйся, Мария благодатная!» – это помогло бы ему заснуть. А ведь это превратилось же в привычку – чтобы избежать чего-то, что ему не нравилось, он уходил в сон. Но, может быть, будет лучше окончательно проснуться, встать, выйти из кельи и пойти на мессу?

Из соседней комнаты послышались звуки, значит монсеньор [8] Монсеньор (франц. monseigneur) – в настоящее время употребляется при обращении к представителям высшего католического духовенства. Контарини встал и открыл дверь. Вот и первый звук его кашля, и первая тайная сигарета. Знал, что позднее Контарини откроет окно, чтобы дым вышел. За все годы совместной работы с ним Контарини пытался, по меньшей мере, раз двадцать бросить курить.

Ну, и кто спит дольше?

Да, молиться он не мог. Мысли ушли совсем далеко, но губы его двигались и перед глазами пробегал «фильм» из жизни других. Следование за жизнями других, позабыв о своей собственной, подчеркивало рожденную недавно любопытную его способность давать таким образом себе отдых, да к тому же радовала возможность не думать какое-то время о конклаве.

Кажется, он становится хорошим исповедником. Жалко только, что всего несколько раз в году он может бывать в том большом промышленном городе на Севере, куда был назначен архиепископом.

Во время одного из пасторальных визитов по деревням он остался в одной из них почти на целый день, исповедуя прихожан. В церковь приходили, в основном, пожилые верующие, но появлялись и молодые, симпатичные и интересные. Исповедовались. Казалось, нить, натянутая между ним и ими, не прерывается ни на мгновение. Вопросы молодых чаще всего носили сугубо личный характер. Они не имели никакого отношения к вере, и тем более не входили в суть исповедания. Вопросы эти были странной смесью из самых разных понятий. Разговор шел главным образом о любви. Чувствовалось явное желание показать своеобразие своей собственной жизни, не ведающей скованности, смущения, застенчивости и стыдливости.

Из-за решетки исповедальни он видел лицо с пристально глядящими на него глазами, аккуратно выбритый череп; изредка поблескивали серьги – в мочке уха или в ноздре.

Когда услышал, о чем его спросили, – к тому же ответ требовался незамедлительно, – он почувствовал раздражение:

– Почему ты меня спрашиваешь об этом?

– Потому что хочу уехать… с вами.

– Со мной? Но почему?

– Да, потому что здесь меня никто не хочет слушать, и я вынужден постоянно притворяться перед всеми.

– Но зачем тебе нужно притворяться, что у тебя за секреты такие?

– А я должен прятать все, чем живу и о чем мечтаю: – что не хочу работать, а хочу путешествовать и быть богатым. Что предпочел бы машину «Ferrari», а не «Punto» моего отца. Что мне нравится девушка моего друга, что хотелось бы жить в городе…

– В городе?…

– Да, и поэтому хотел бы поехать в Турин, с вами. Может быть вам нужен водитель или повар? Я вожу машину и хорошо готовлю очень вкусный крепес, [9] Крепес – вид блинчика. могу и пиццу, знаю не менее трех типов соуса для пасты… [10] Паста – макаронные изделия, традиционное итальянское первое блюдо.

– Но я ем мало: паста, салат и кусочек мяса.

– Ну, тогда еще и лучше – то, что вам нравится, можно приготовить очень быстро!

– Но я кардинал архиепископ, а это значит, что со мною жить – любому станет скучно. Кстати, сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

– Я знаю наверное, что ты быстро соскучишься со мной; я стар, мне уже шестьдесят три года.

– А мне пожилые всегда более интересны. И потом, вы ведь – не кто-нибудь, не простая персона, с вами мне скучно не будет.

– Прежде чем стать старым и, как ты говоришь, интересным, я тоже был молодым. Должен тебе сказать, что каждый возраст по-своему прекрасен и имеет свои преимущества. Жизнь – это дар, который ах как быстро может исчезнуть; не торопись подводить итоги своей юности.