Александр Попов - Хорошие деньги

Василий пристально посмотрел на Коровкина: тот пересказывал самые тайные мысли Василия! Коровкин снова подмигнул ему.

– Нет, Василий, сказал я себе тогда, задавлюсь, а не дамся. Лучше сразу умереть, чем так жить, губить свой век! – Коровкин вынул из шкатулки деньги и протянул их Василию: – Возьми. Смелее. За сахарок, – напряженно, но твердо всматривался он в Василия.

– За сахарок? – невольно шепнул Василий и чего-то испугался; искоса взглянул на двери и окна. Чуть пододвинул свою ладонь к деньгам.

– Так точно, за сахарок, – не отрывал своего взгляда от побледневшего лица Василия улыбчивый Коровкин. – Бери, бери.

Василий кончиками пальцев коснулся денег и по столешнице медленно потянул их к себе…

Он вернулся в полк, закрылся в своей каморке и упал лицом на подушку.

Через неделю Коровкин предложил Василию больше денег. "Возьми, не бойся, – что-то говорило в Василии. – Люди совершают и более страшные поступки, да живут преспокойненько себе. Возьми, только сейчас возьми, а потом – ни-ни!" И он взял.

И в третий раз взял, и в четвертый, и в пятый; а потом сбился со счета.

Он сравнивал деньги Коровкина с северными – какие они легкие, без пота, сладкие, сахарные деньги, и как приманчивы!

Кем же он тогда стал? Ну, конечно, вором, просто вором. Теперь Василию кажется, что он превращался в животное, в наглое, жадное, хитрое животное…

Поварскую работу Василий невзлюбил. Ему было скучно изо дня в день заливать в огромные котлы воду, засыпать в них крупу или покрошенную картошку, спускать в воду куски мяса, потом размешивать, ворочая деревянной лопатой, пробовать и, наконец, увесистым черпаком разливать по кастрюлям и выставлять их в раздаточное окно для ротных дежурных и дневальных. Варил он скверно, потому что все время чего-нибудь не докладывал. Сам же никогда не ел из котлов, а тишком варил себе и Коровкину в своей каморке.

Когда солдаты ели, он смотрел на них из раздаточного окна и думал: "Ну, хотя бы кто-нибудь встал и врезал бы мне по морде". Он, казалось, нарочно дразнил их своим видом, посмеиваясь, и – ждал. И в одно прекрасное время из-за стола поднялся худой солдат и с полным стаканом компота направился к Василию. Сержант зыкнул:

– Рядовой Степанов, сесть на место!

В полку считалось неслыханной дерзостью, если кто-нибудь вставал из-за стола или, напротив, садился за него без команды. Вся рота замерла. Степанов не повиновался.

– Это – он, – с безумной радостью шепнул Василий, не ясно понимая, о ком говорит.

Степанов поставил перед поваром стакан с компотом и тихо, без тени злости и раздражения сказал:

– Возьми. Утоли жажду.

– Что? Жадность? – почему-то не расслышал Василий.

– Жажду, жажду.

– А-а…

Василий ожидал, что произойдет еще что-нибудь, но солдат вернулся к своему столу. Сержант хлестко ударил его по затылку.

Василий пристально смотрел на Степанова и внезапно открыл, что он и Степанов до чрезвычайности схожи. Лицо Степанова вытянутое, островатое на подбородке, худое, с впалыми щеками и отечной синевой под глазами, в которых скопилось столько грусти, что казалось – Степанов вот-вот заплачет.

"Я подошел к самому себе и угостил самого себя этими… помоями, – вечером, прислушиваясь к шороху крыс в мясном складе, думал о случившемся Василий. – Глазами Степанова я словно бы заглянул в себя, в самую свою глубину… Не-е-ет, он не просто человек, а сгусток моей совести! И совесть, как изощренный убийца, преследует меня. Я вор, ничтожество, кормлю сослуживцев бурдой, сам же объедаюсь с Коровкиным… Ах, Коровкин! Я ведь и с ним схож! Так каков я – настоящий я?.."

Утром, пожелтевший, с кругами под глазами, он ждал, высунувшись из окна раздачи, Степанова. Когда рота, в которой Степанов служил, появилась в дверях, Василий вдруг попятился назад и его дыхание сбилось. "Чего же я боюсь?" – снова подошел он к окну. Увидел Степанова и с облегчением понял, что этот солдат ничем особенным не выделялся среди других, обыкновенный солдат: долговязый, с туго затянутым ремнем… Степанов смотрел в пол, был задумчив, однако, поравнявшись с Василием, неожиданно поднял на него глаза. Василия, показалось ему, обдало жаром, но он продолжал прямо смотреть в лицо Степанова, который молча прошел мимо, по команде сел за стол и съел все, что ему подали.

В обед Василий снова подкарауливал Степанова, и его ощущения подтвердились – глазами Степанова он взглянул в себя.

Вечером после ужина Василий остановил Степанова на улице:

– Чего тебе, гад, надо от меня?

– Ничего, – мирно отозвался Степанов. – Пропусти.

И побежал к строившейся повзводно роте…

Несколько дней спустя Василий приготовил в своей каморке великолепный ужин из жареной картошки, печеных яиц и котлет и заманил к себе Степанова. Василию казалось, что они должны, в конце концов, сказать друг другу что-то крайне важное.

Василий насильно усадил этого худого, печально-молчаливого солдата за стол, к самой его груди пододвинул блюда и думал, что он накинется на еду и в один присест опустошит тарелки и сковородку. Но Степанов низко склонил голову и вымолвил, чуть пошевелив губами:

– Я не буду твоего есть.

– Почему? – Слово как-то плавающе, будто разлитая вода, растеклось в тишине, и Василий не знал, расслышал ли Степанов.

Солдат молчал и смотрел в пол.

– Почему, скажи? – зачем-то дотронулся до его плеча напряженный Василий.

– Ешь сам, – невнятно отозвался Степанов и медленно поднял глаза. Василию стало жарко: взгляд Степанова входил в него жгущим лучом.

– Почему, дружище, ты ненавидишь меня?

– А почему ты сам себя ненавидишь?

Степанов поднялся со стула, подождал ответа, но Василий молчал, напуганный и пораженный его вопросом.

– Пойду. Спасибо за вкусное питание.

Василий слабо схватил его за рукав гимнастерки:

– Хочешь… хочешь, я устрою тебя на мое место? Отлично заживешь, сытно, никто тобой командовать не будет, кроме Коровкина… да и тот не командир, – неожиданно для себя выпалил Василий, не осмеливаясь взглянуть в глаза Степанова. – Ведь тебе тяжко живется во взводе: ты молодой солдат, тебя всякая сволочь унижает и гоняет. А здесь, в этой каморке, у тебя, знаешь, какая начнется жизнь? Сказка!

– Нет. Я хочу нормально отслужить. Чтобы потом меня всю жизнь не мучила память.

Они коротко посмотрели друг на друга. Худощавое, смуглое лицо Степанова показалось Василию простым и понятным. Василий удивился тому, что только что боялся взглянуть в его лицо; теперь же в этом лице ему послышался слабый, тонкий голосок другой жизни. И Василию озаренно-сильно захотелось вместе со Степановым уйти из этой каморки и начать какую-то новую жизнь, которая непременно будет чистой, честной, открытой для любых глаз. В одно мгновение, пока они смотрели друг на друга, Василий словно переоценил все, что было с ним раньше: его бедная семейная жизнь показалась ему не такой уж плохой и несчастливой, его северные мытарства – в чем-то даже романтическими, а казарменная маета в начале службы – нужным и важным испытанием, которое должен пройти каждый уважающий себя настоящий мужчина.