Александр Попов - Юный, юный Илья

Она отклонилась от окна, быстро прошлась по комнате и, казалось, искала такое дело, которое увело бы ее от горестных мыслей. Остановилась перед роялем:

– Как же я сразу не подошла к тебе? – погладила она инструмент по черному блестящему боку. – Ты – мой друг, ты никогда не изменял мне. Сколько радостных часов я провела с тобой!

Мелькнуло в памяти детство, отрочество, и редкий день обходился без рояля, без музыки и вдохновения.

Алла коснулась двумя пальцами клавиш – вздрогнули негромкие, одинокие звуки. Играла хаотично, что-то искала в звуках. Мелодии всплескивали, замолкали, звучали другие, но обрывались, не развившись и не набрав силы. Алла волновалась, наморщивалась, иногда неловко, даже грубо ударяла по клавишам, но те звуки, которые она хотела сыграть, не рождались. Наконец, она остановилась, сосредоточилась и стала играть медленно. Но вновь звуки вырывались совсем не отвечающие ее сердечному настрою. Она оборвала мелодию, захлопнула крышку и в отчаянии зажала ладонями глаза. Зачем же так хлопать – разве рояль виноват? Она поняла: в душе наступила смута, вот и не получаются ее звуки. Она встала и громко сказала:

– Как я ненавижу его! – Покачала головой: – Как я люблю его, – кто может меня понять!

"Я что-то должна предпринять, чтобы он навсегда остался моим. Что, что его тянет к той женщине, какие между ними могут быть интересы? Она, говорят, старая да к тому же некрасивая. – Неожиданно в ее голове вспыхнуло, она замерла, ощущая в теле то ли холод, то ли жар: – Вот что я должна ему дать! Как же я раньше об этом не подумала? Вот чем она притянула его, а я, напротив, оттолкнула", – вспомнила она случай на дне своего рождения.

– Теперь я знаю, как мне следует поступить, – четко, чуть не по слогам произнесла Алла, и ей сделалось легко.

Она словно бы решила трудную, долго не дававшуюся задачу. Ее душа захмелела. Все в ее любви к Илье почудилось ей простым и понятным: получит-таки он от нее то, чего хотел, и – катись после все пропадом!

Она снова открыла рояль и радостно-опьяненно непослушными пальцами пробежала по клавишам, остановилась, собирая внимание, и стала уверенно играть первую часть "Лунной сонаты". Ей представилось, что так одухотворенно, точно и правильно она еще ни разу не исполняла сонату.

Заглянула в дверь Софья Андреевна:

– Алла, ты не дотягиваешь "до". Не мучай "соль". Что с тобой: сидишь в сумерках, за Бетховена придумываешь сонаты?

Софья Андреевна работала в филармонии, и с ее мнением считались большие музыкальные мастаки. Алла знала с младенчества, что мать не выносила и малейшего всплеска фальши в музыке.

Дочь расстроилась, но довольно сухо ответила матери:

– Ничего я не придумываю. Вечно вы что-нибудь сочините, – капризно повела она плечом, под "вы" неосознанно подразумевая и отца.

– Что ты, Софушка? Алла отлично сыграла сонату, – вмешался Михаил Евгеньевич, в роскошном, цветастом халате входя, весь надушенный и до синевы выбритый, в комнату дочери. – Я даже телевизор выключил, чтобы послушать.

Софья Андреевна иронично улыбнулась мужу своим красивым, умащенным бальзамом лицом и, похоже было, хотела сказать ему: "Пой, пой, соловушка, а точку в твоей песне все равно поставлю я".

Алла, скрывая ладонью улыбку, наблюдала за родителями, но тяжело ей думалось, что прекрасные они, а сердца своей дочери уже не понимают.

– Я сбегаю к Илье. На минутку. Хорошо?

– Уже поздно! – испуганно сказала Софья Андреевна и сразу забыла насмехаться над мужем.

– Что же такого? Ведь всего-то, мама-папа, в соседний подъезд перебежать.

Хотя обратилась Алла так же и к отцу, но все и всегда в семье решала исключительно мать. Михаил Евгеньевич лишь покорно смотрел на свою красавицу жену и говорил то, что ожидала она.

– Э-э, н-да, – замялся он, – уже позднехонько. Сидела бы дома.

– Что-то Илья перестал к нам наведываться. Не болеет ли? – спросила мать.

– Да, да, что-то я давненько его не видел, не заболел ли хлопец? – полюбопытствовал и Михаил Евгеньевич.

– Точно, – обрадовалась Алла невольной подсказке, – он заболел. Надо проведать. Я полетела!

– Не задерживайся. На часок! Не более! – крикнула убежавшей в прихожую Алле обеспокоенная мать.

– Я через часок выйду встречать тебя в подъезде, – добавил и Михаил Евгеньевич, поглядывая на жену: оценила ли она его стремление? Софья Андреевна знала, что для ответа нужно ласково, ободряюще улыбнуться мужу, и она улыбнулась.

Дома Алла не застала Илью. Мария Селивановна зазвала девушку на кухню – отведать свежих булочек, посекретничать с ней.

– Что-то ты, Аллочка, какая-то худенькая, бледнющая стала, как и мой Илья, – внимательно и нежно всматривалась в ее глаза Мария Селивановна. – Что с вами творится?

– Не знаю, – пожала плечами Алла и робко спросила: – Где же Илья может быть так долго?

– Холера его знает, – вздохнув, ответила Мария Селивановна и пододвинула своей любимице булочки. – Вконец избегался мальчишка, ничего не можем с ним поделать.

– Я найду, что с ним сделать! – грозно пробасил из зала Николай Иванович, читавший на диване газету. – Ремень возьму да – вдоль спины, вдоль спины пакостника.

А Мария Селивановна шептала на ухо Алле:

– Не слушай ты его, старого: больше хорохорится, а чуть дело – рука не подымится. Любит он Илью, любит больше всего на свете.

– Как же он может, – шептала и Алла, – как может всех, всех огорчать? Все так его любят, а он… он… – Она склонила голову на горячую руку Марии Селивановны.

Николай Иванович вошел в кухню с ремнем, насупил похожие на стрекозиные крылышки брови:

– Вот увидишь: буду шалопая пороть!

– Сядь ты! Порщик выискался! – прикрикнула Мария Селивановна, умевшая в решительную минуту разговаривать с мужем.

Николай Иванович, может быть, еще что-нибудь сказал бы, но скрежетнул замок входной двери, и все увидели уставшего, бледного Илью, вяло снимавшего с плеч ветровку.

– Ты что, вагон с сахаром разгружал? – спросил отец, пряча, однако, ремень в карман. – Где был так долго?

– У товарища… билеты готовили, – ответил Илья и вздрогнул, увидев Аллу.

Мать на всякий случай встала между отцом и сыном:

– Посмотри, Илья, какая у нас гостья.

Отец что-то невнятно буркнул и удалился в спальню. Алла сидела не шевелясь, опустив голову. Илья долго находился в прихожей, притворяясь, будто не развязывается шнурок на ботинке.

– Скорее! – поторопила мать, – чай остывает. С Аллой поужинаешь. Да живее ты!

Илья вошел на кухню, но на Аллу не взглянул.

– Кушайте, – сказала участливая Мария Селивановна, – а я пойду по хозяйству похлопочу.

Илья и Алла молчали. Не завязывалась у них та легкая, перепрыгивающая от одной темы к другой беседа, которая начиналась, стоило им встретиться. Илья не знал, о чем разговаривать; лгать или говорить что-то фальшивое, наигранное он не мог. Алла знала, что намеревалась сказать, но волновалась и все не отваживалась произнести первую, видимо, поворотную в ее жизни фразу. Они сидели рядом, напротив, но не видели друг друга в лицо, глаза в глаза.