Тимофей Ермолаев - Рассказы

— Ну что ты опять сердишься?

— Я иронизирую, — мрачно изрёк Алексей.

— По-моему, ты просто ворчишь как старый дед.

Алексей хмыкнул.

— Старикам, наверное, затмение совсем уж не нужно. Это же не выборы, не надбавка к пенсии…

— У старых людей просто времени свободного больше, — Эрих оглянулся, где его ждали тексты на древних языках. Слишком он запоздало подумал, что надо бы пригласить друга в комнату, но тот вроде бы и не хотел входить. Алексей на несколько секунд задумался, беззвучно шевеля губами. Наконец, он выдал:

Атенин внимательно выслушал, а потом сказал:

— «Я повзрослел» — так лучше.

— Я ни на кого не намекаю, — Алексей словно бы не расслышал поправки.

— Или: «Я взрослым стал».

— Нет, не лучше! — возразил поэт. — Я так думал.

— В твоём варианте ритм сбивается. Прочитай вслух, — миролюбиво предложил Атенин.

— Ничего там не сбивается. После «взросел» есть пауза.

— Ты опять споришь? — Эрих вздохнул.

— Конечно!

— В последних трёх строках у тебя ударение на второй слог, а в первой строке — на третий.

— Такой я. Такая у меня вот поэзия. Там точка есть. Будете спорить? — неожиданно он перешёл на «вы».

— Да, ты — поэт, — Атенин выбросил белый флаг.

— Ты точку после «да» слышишь? — не сдавался Алексей.

— У тебя точка слогообразующий элемент?

— Точка — это пауза, — пояснил Алексей голосом, которым разговаривают воспитательницы детского сада с неразумными малышами.

— Понятно. Спорить я не хочу. Чтобы не затмить твою славу, Алёша. Я просто хотел сделать как лучше. Просто, если стихи получились плохие — я так и говорю: «Дрянь Вы сочинили, уважаемый Алексей Андреевич!»

— Вы, уважаемый Эрихтоний, наверное, так сейчас и думаете, — улыбка на лице Алексея получилась совсем печальной. — Я согласен, что там в ритме есть сбой…

Поэт выглядел совсем сконфуженным. Атенин опять оглянулся на свой компьютер.

— А если так: «Серьёзен я, суров и деловит…» — и он опять прочитал всё стихотворение до конца.

— Мне не нравится, — Атенин был необдуманно искренен.

— Так бы и сразу. Весь стих — дрянь?

— Я бы ещё поработал над ним… — начал говорить Атенин, но Алексей, не слушая его, уже поднимался по лестнице.

На крыше было свежо, но уже ничего не осталось от того мистического настроения, которое было, когда Луна более чем наполовину закрыла звезду по имени Солнце. Там он сел на кем-то принесённый раскладной стульчик и долго смотрел куда-то вдаль, по направлению резво бегущих по небу облаков…

Эрих вернулся за компьютер, но ему уже не работалось. Он чувствовал, что снова повёл себя с другом не так, как следовало бы. Он посмотрел в окно, но в небесах не осталось никаких следов от затмения. Эрих выключил компьютер, пошёл на кухню, поставил на плиту чайник и наблюдал за горением газа, пока чайник не начал сердито посвистывать. В дверь опять позвонили. Налив в чашку кипяток, он поспешил открыть новому незваному гостю. На пороге стоял Моисей Мстиславович Дюг. Он лукаво улыбался в бороду и одновременно набивал трубку.

— А вот Солнечного затмения не желаете? — спросил он.

— Нет, — улыбнувшись, ответил Эрих.

— Напрасно, — пророкотал Моисей Мстиславович.

— Я уже старый, и такие пустяки меня не интересуют, — с грустью поведал переводчик.

— Как? — притворно изумился Моисей Мстиславович. — А через закопчённое стёклышко глазеть? А зарисовывать в тетрадку в клеточку, заполняя контур обведённой карандашом чашки?

— Есть интереснее дела… К примеру, узнать результаты выборов… посмотреть в журнале неприличные картинки… выпить содержащий алкоголь напиток…

Голос Эриха был весьма печален.

— Ну ведь вы, сударь, этим не занимаетесь, верно?

— Нет, — покачал головой Эрих. И уточнил:

— Сейчас — нет.

Моисей Мстиславович счастливо захихикал.

Когда Эрих Атенин, наконец, взял в руки чашку, чай уже остыл, и ему пришлось пить его холодным.

30 марта 2006 г.

Был обычный, ничем не примечательный день. Эрих Атенин, провинциальный переводчик с санскрита, сидел у открытого окна и лицезрел окружающий мир. За окном был жаркий июль, слышался щебет птиц, шум автомобилей, крики играющих детей. Некоторое время Эрих наблюдал за игрой, но ничего не понял. Игра показалась ему странной. Сам он совсем забыл, были ли в его детстве такие игры. Эрих тяжело вздохнул и начал поедать пирожное с кремом. Второе по счёту. И не последнее.

Эриху было тоскливо. Его ждала работа, которую он любил и которой он гордился — перевод очередной пураны с древнего и дивного языка. Но почему-то сейчас одни мысли о переводах повергали его в печаль и уныние. Но с чем же это было связано? Несколько дней назад переводчику позвонили из издательства и сообщили о пиратском издании томика с ведическими текстами, среди которых было несколько переводов Атенина. Секретарь издательства поинтересовался, не знает ли Эрих что-нибудь об этом. Эрих не знал, Эрих был удивлён и раздосадован. А вчера его у подъезда остановил некий кришнаит в оранжевых штанах, с требованием объяснить глубинный смысл одного отрывка. Эрих еле отбился от него, он был лингвист, а не философ. Сегодня же, подняв телефонную трубку, Атенин услышал чужой разговор. Гнусавый парень заплетающимся языком требовал привезти ему бутылку пива, его собеседница мотивировала отказ нецензурной бранью. Голос девушки был вульгарен и неприятен. Эрих послушал немного, потом задумал было оборвать пьяную болтовню, но не решился, стушевался и осторожно положил трубку на аппарат. Наверное, опять к их телефонной линии подключились какие-то подонки. Возможно, опять будут телефонные счета с большими суммами за чужие переговоры, но сейчас Эрих решительно не захотел с этим разбираться, а вместо этого достал из холодильника коробку с пирожными, заварил чай и уселся к окну бездельничать.

В дверь позвонили. На пороге стоял Алексей Рюмин, старый друг Эриха. Его огромная фигура излучала энергию. Он вошёл в комнату, раздвигая воздух и пространство, словно атомный ледокол — арктические льды. Эрих почувствовал себя маленьким, ему захотелось спрятать своё тело в каких-нибудь утёсах.

— Привет! — сказал Алексей, и от его звучного голоса зазвенела посуда на кухне.

Эрих молча смотрел, как его друг садится на его место, в кресло у окна, и одним движением заглатывает последнее пирожное. Тем не менее, он не мог сердиться. Разве можно было сердиться, глядя на безмятежные, умиротворённые очи Алексея, которыми он как будто освещал близлежащее пространство.