Питер Акройд - Падение Трои

На следующее утро за завтраком, к нескрываемому удивлению родителей, София быстро справилась с лежавшими перед ней хлебом и финиками, съела сыр и консервированный язык и даже сгрызла несколько маслин, которыми обычно пренебрегала. Раньше она именовала их "крестьянской пищей", но сейчас, кусая упругую черную кожицу, казалось, получала удовольствие. Муж ее, по обыкновению, ел торопливо, недоверчиво посматривая вокруг. Он пожирал пищу, словно опасаясь, что ее отнимут.

София в первый раз попыталась в чем-то убедить его.

— Так ты повредишь себе, Генрих. Ты слишком быстро ешь.

— Мне ничего не повредит. Я крепок. Я полон энергии. Ты знаешь еще кого-нибудь, кто плавает в море на рассвете? Или до завтрака целый час скачет верхом? — Он каждое утро рано вставал и встречал восходящее солнце, вздымая руки, приветствовал "розовоперстую зарю", "rhododaktulos eos"; затем скакал верхом к гавани Кофас и, к удивлению моряков и рыбаков, которые не считали море местом отдыха, нырял в воды залива Сароникос. — И как ты можешь давать мне советы по поводу здоровья, София? Ты пьешь слишком много кофе. Это яд для почек. У нас дети будут карликами.

— Хотите почитать "Газету"? — спросил его полковник.

— Нет. На этом варварском греческом — не хочу. Хотя погодите. Дайте посмотрю расписание движения судов.

Сразу же после свадьбы Оберманн стал менее вежлив с тещей и тестем, с женой тоже был не так одержан. Борьба была окончена. Он, как всегда, получил то, чего добивался.

Скоро стало ясно, что ему не терпится уехать. Каждое утро он просматривал расписание рейсов, находя пароходы, прибывавшие в Пирей и отплывавшие из него. Каждый день он получал телеграммы из Константинополя и Чанаккале, жадно прочитывал, потом разрывал в клочки.

К концу первой недели супружеской жизни он посетил агента пароходной компании и заказал билеты для себя и жены на пароход до Дарданелл.

Когда он сказал Софии о своем решении, она заплакала.

— Что же ты, — упрекнул он, — ведь это твоя новая жизнь.

— Я никогда раньше не уезжала из Греции, Генрих. Ты должен позволить мне несколько слезинок.

— Это совершенно естественно для женщины, признаю. Но фрау Оберманн не проливает слез.

Она взглянула на него, затем вытерла глаза.

— Ты больше не увидишь меня в слезах.

— Отлично. Теперь к делу. Мы уезжаем в понедельник утром на "Зевсе". Я взял дополнительную каюту для нашего багажа.

— Надолго мы уезжаем?

— На несколько месяцев. До декабря дожди не начнутся.

Оберманн уже рассказывал Софии о своих раскопках на Гиссарлыке. Он оставил их на попечение ассистента, русского, и с первых дней ухаживания за Софией жаждал вернуться.

— Ты спрашиваешь, почему это стало моей страстью? — сказал он ей как-то вечером. — Почему? Почему Троя считалась первым из городов? Почему она была мечтой поэтов? Почему она волнует человечество в течение трех тысячелетий? Я не знаю ответов на эти вопросы.

София довольно скоро поняла, что он не любит, когда его расспрашивают, тем не менее после нескольких бокалов вина он неизменно снабжал ее всей информацией, которая ей требовалась.

— Знаешь кипрскую поговорку, София? — спросил он ее за неделю до свадьбы. — Сын священника — внук дьявола. — Он засмеялся. — Мой отец был лютеранским священником.

— Я слышала эту поговорку.

— Это правда! Но он был не простым священником. Он рассказывал мне о троллях и эльфах. О привидениях и демонах. О сокровищах, погребенных в недрах земли.

— Ты поэтому начал раскопки?

— Нет. Я копаю ради науки, а не ради награды. Когда мне было лет шесть, он начал читать мне Гомера. Разумеется, я не понимал греческого, но полюбил музыку стиха. Я стал осознавать звучание и начертание. Таким же образом я выучил арабский язык. И французский, греческий, русский, английский.

— Ты говорил, что твой отец не получил образования.

— А как бы он мог стать священником? Это чепуха, моя милая София. Он сам выучил греческий. — Она молчала. — Поэтому я обещал ему изучать Гомера. Мне это было нетрудно. Гомер — образец чистоты. Первоисточник.

Письмо Оберманна было совершенной неожиданностью для семейства Хрисантис. Как-то раз он попросил своего афинского друга, хирурга Стефаноса, прислать фотографии знакомых молодых женщин, которые могли бы оказаться подходящими невестами. "Прошу тебя, посмотри, может быть, ты найдешь мне молодую женщину, — писал он Стефаносу, — с греческим именем и душой, в которой горит страсть к учению. Я умею судить по лицам, и первое впечатление меня никогда не обманывает".

Среди присланных Стефаносом фотографий была фотография Софии, дочери его друга-полковника, и Оберманн тут же написал ответное письмо. "София Хрисантис прекрасная женщина, с которой легко говорить, она добра и отзывчива, хорошая хозяйка, она жизнерадостна и хорошо воспитана. Я вижу в ее глазах склонность к учению и уверен, что она будет любить и уважать меня". В этом же письме он задал ряд вопросов. Каким имуществом владеет полковник Хрисантис? Сколько ему лет и сколько у него детей? Сколько мальчиков и сколько девочек? Сколько лет Софий? Какого цвета у нее волосы? Играет ли она на фортепьяно? Разговаривает ли она на каких-нибудь иностранных языках, и если да, то на каких? Знает ли она Гомера и других античных писателей? Ответы Стефаноса его вполне устроили. София владеет английским и, что еще важнее, запоем читает Гомера. Я несказанно рад, — писал Оберманн другу. — Я всегда мечтал о такой спутнице жизни. Мы поженимся не позже, чем через три месяца". Он тут же наметил поездку в Афины, чтобы встретиться с предполагаемой невестой.

В письме к ее родителям, отправленном из Константинополя, он подчеркивал, как его растрогала ее склонность к ученью. Он описывал свои раскопки в Трое и более ранние раскопки на Итаке, "известные всему цивилизованному миру". Он обещал заплатить за Софию выкуп в пятнадцать тысяч франков.

Полковнику и его жене не понадобилось много времени, чтобы согласиться, но они предусмотрительно посоветовались с Софией.

— Странное сватовство, — сказала ей мать, — но у него добрые намерения.

— Мне придется жить за границей?

— Он упоминает Париж и Лондон. У него есть дома и в том, и в другом городе. — Мать ничего не сказала о раскопках, которые в тот момент велись в Анатолии, греки считали их беззаконием и варварством. — Он влиятельный человек, София.

— Что ж, я могу научиться любить его.

— Ты должна попробовать.

В первый приезд в Афины он привез с собой маленький терракотовый арибалл для благовоний — сосуд с головой совы и золотую статуэтку.

— Вот сувениры из Трои, — сказал Оберманн Софии по-английски, прежде чем поздороваться с ее родителями, стоявшими позади нее, словно преграждая путь к отступлению. — Привет от ваших предков! — Он вытащил подарки из карманов пальто. — Я ношу их с собой. Турки обыскивают багаж, когда я сплю. Значит, вы София. — Он низко поклонился и поцеловал ей руку. — Видите это маленькое божество? Вот эти черточки обозначают волосы. Это богиня плодородия. Она ваша. Мы можем продолжать говорить по-английски? — Софию удивило его многословие и несомненное самообладание. — Я несказанно рад приветствовать вас. Я дарю вам этот арибалл как символ чистоты. Я дарю вам этот сосуд как символ верности. Берегите их. Они бесценны.