Питер Акройд - Падение Трои

— Не беспокойся, Генрих. Я не упаду.

— Ты не боишься высоты?

— Я не боюсь упасть. А ее беда была именно в этом.

— Ты переписываешь мифы собственной страны! Ты великолепна!

Неподалеку от них стоял английский священник с тростью черного дерева и жадно прислушивался к разговору.

— Неужели мне выпала удача разговаривать с герром Оберманном?

— Да.

— В прошлом году я присутствовал на вашей лекции в Берлингтон-хаусе. Это было откровение, сэр.

Священник был высокого роста и, когда говорил, наклонялся вперед. С низким звучным голосом, а какое-то глазное заболевание заставляло его беспрерывно моргать.

— В университете, герр Оберманн, я был эллинистом, но за время вашей лекции узнал о Греции больше, чем за всю прежнюю жизнь.

— О! Слышишь, София? Оказывается, его преподобие мой ученик!

— Хардинг, сэр. Десимус Хардинг.

В Обществе любителей древности в Берлингтон-хаусе Оберманн прочел три лекции о происхождении греков, которое он прослеживал до древних жителей северной Европы. Он рассказывал, как племена охотников-собирателей начали продвигаться на девственные земли Малой Азии и Анатолии, где выучились искусству земледелия. Там возникали деревни, жителей которых связывало кровное родство, эти люди производили простую керамику и плели циновки и корзины. Часть деревень, объединившись, за тысячу лет превратилась в небольшие города. Он представлял себе мир, в котором все люди отправились в долгое путешествие. Все фазы мировой истории находились в равновесии. В городах жители начинали отличаться друг от друга богатством и силой, появлялись вожди и правящие семейства, которые строили большие дома или укрепленные жилища. Через много поколений маленькие города превращались в большие.

Для Оберманна большой город был высшим достижением мира, местом назначения, к которому двигались все люди. Греческий город-государство, полис, был результатом тысячелетней борьбы и соперничества.

— Я представляю себе улицу шестого века в Афинах или Коринфе, — говорил он в Обществе любителей древности, — как улицу Парижа или Нью-Йорка! Это одна и та же цивилизация. Но простите меня. Я говорю так, словно тысяча лет может пролететь в один момент, однако археология свидетельствует о другом. Момент страха, когда драгоценности прячут под камнем, момент опасности, когда от пожара чернеют стены дома, момент смерти, когда наконечник стрелы вонзается в череп — все эти моменты обнаруживает археолог. Для людей, которые живут и страдают, существует не эта тысяча лет, а лишь краткий промежуток человеческой жизни, в течение которого редко происходит что-то значительное. — В разных концах аудитории раздалось покашливание. — Фрагменты керамики, которые я находил по всему миру, это признак обыденной человеческой жизни, которая вряд ли изменилась. Но все же как велики изменения, видимые тому, кто занимается историей древнего мира! Именно в этом задача археолога — свести воедино бесконечно большое и бесконечно малое. Каким образом недолгое размышление или тревога, исчезнувшая с лица, чуть появившись, могут быть связаны с созданием пирамиды или великой стены? В этом и заключается парадокс, джентльмены.

Десимус Хардинг, как и многие другие слушатели, решил, что Оберманн оставил в стороне вопросы религии. Но тут он начал говорить о шаманах и знахарях, и преподобный Хардинг с удовольствием следил за ходом его мысли. На секунду Хардинг вообразил себя приплясывающим в одной набедренной повязке среди своих прихожан на Брод-стрит в Оксфорде.

— Я рад нашему знакомству, преподобный Хардинг. Англичанам нравится то, что я делаю. Они относятся ко мне как к лорду! — Оберманн произнес последнюю фразу громко, имитируя английское произношение. — Вы знаете, сам мистер Гладстон приходил слушать мою лекцию о Гомере. Это был великий момент в моей жизни.

— Мистер Гладстон эрудит.

— Ну, разумеется. Он прекрасно принял мои теории. Он понимает, что я вот-вот раскрою величайшую в мире тайну. Я бы отдал пять лет жизни, чтобы поехать с вами в Трою", — сказал он мне. Услышать такие слова от премьер-министра!

— Могу себе представить. — У Хардинга на левой щеке было большое родимое пятно. София безуспешно пыталась не обращать на него внимания, но не могла удержаться и украдкой поглядывала.

— Видишь, София, там, впереди, маленький остров? Именно туда приходил Ахилл, чтобы встретиться с Поликсеной. — Оберманн обернулся к Десимусу Хардишу и положил ему руку на плечо. — Англичане уважают меня. Во Франции Трою считают мифом. Французы любят теорию и туманные рассуждения. Немцы лишены воображения. Ноги моей больше не будет в Берлине, пока я не буду стар, как Мафусаил! — Взяв священника под руку, что было тому не слишком удобно, Оберманн прошелся с ним по палубе. — Только в Англии любят Трою. Англичане верят, что она будет найдена. Они любят воинов.

— Они больше любят поэтов.

— Чепуха. Они воинственный народ. Вы пообедаете с нами, прежде чем мы сойдем на берег?

Ланч, водянистый суп и вареное мясо, был подан в узкой столовой на верхней палубе. Десимус Хардинг и чета Оберманнов сели на одном конце длинного стола. Оберманн держал в руке бутылку.

— Это, Хардинг, ваш замечательный английский светлый эль. Я всегда вожу его с собой. Лучшее средство от запоров, известное человечеству! — Священник бросил взгляд на других пассажиров. — Тридцать лет я страдал запорами, и ничего не помогало. От любой микстуры, от любого лекарства становилось только хуже, даже от знаменитой карлсбергской воды. И вдруг я нашел английский светлый эль. А вот он меня прочищает!

Хардинг прикусил губу, затем громко сглотнул. Его ужаснула мощь голоса Оберманна. Он посмотрел на Софию, и она решила, что он жалеет ее, потому что она вышла замуж за такого человека. Она глядела на море, стараясь казаться безразличной.

— Видите, Хардинг, эль называется "Настоящий". И теперь я настоящий человек! — Он наклонился к жене и смахнул частичку копоти с ее вышитого жакета. — Не так ли, фрау Оберманн?

Преподобный уставился в тарелку, на которой оставалось немного мяса и плавающий в масле pommes frites [2] Картофель фри (фр.). .

— Вы спрашивали меня, герр Оберманн, о Фредерике Поттле. — Обнаружив, что Десимус Хардинг — священник в Оксфорде, Оберманн забросал его вопросами о преподавателях и ученых этого университета.

— Поттл всегда был моим противником, — отозвался Оберманн. — Он бы охотно сжег меня на костре, заколол, распял, что угодно. Он наотрез отказывается верить, что гомеровская Троя находилась в Гиссарлыке, хотя это ясно любому здравомыслящему человеку.

— Дорогой сэр, Поттл совершенно безумен. — Преподобный поерзал на стуле. Такого рода разговоры он понимал и любил. — Я слышал, несколько месяцев назад его отправили в сумасшедший дом.