Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник)

– Ты же уверена, что все будет в порядке? Сделай это для меня, эту маленькую никому не нужную проверку.

Такой ответ обезоруживает, Анастасия отворачивается к стене, как разгладившаяся волна, становится невидимой, сливается со стеной и слышит, как играют в домино в соседнем купе, и причитает жалобно: «Еще ехать и ехать».

Жар нарастал, темнота раскалялась и раскачивалась по все более широкой амплитуде, постукивала в ритме колес, вздувалась. Ужасная жара. В вагонном окне скорбно подпрыгивало несколько звездочек – нудных, тусклых за грязным стеклом, и между ними бородатое лицо желтого цвета. Следящее за ней, контролирующее поведение. Поведение должно быть хорошим. Она успокаивала себя, убеждаясь, что лицо всего лишь приклеено к стеклу снаружи, но позже выяснилось, что это луна. «Опять ночь… Была ведь уже ночь, сколько можно! Смотрите, посчитайте…» «Уже была ночь в поезде, мы уже должны были сойти, я заснула…» «То был день, я проспала день». «Но почему теперь стало невыносимо жарко?» «Проводница говорила, что кондиционеры включены». «Сейчас угорю». Анастасия обнаружила, что совершенно нага. Жесткая полка. Она смутно припоминала – она как раз занималась любовью перед тем, как заснуть. Нужно было одеться, чтобы выйти.

Протащила по полу и открыла чемодан. Лифчики, колготки, брюки, рубашки, газеты. Что же надеть – а, вот красная юбка. Вытащила юбку за краешек с самого дна, разворошив все остальное. Натянула через влажные ноги, чуть не выпала из купе, опираясь на дверное зеркало. Константин не проснулся, когда она хлопнула дверцей снаружи.

Здесь было приятно прохладно. Были перила. За стеклом через равные промежутки времени вспыхивали фонарные огни. Красная юбка заняла почти весь проход. «Если кто-то появится, грудь можно прикрыть руками», – успокаивала себя. Да и кто увидит: лампочки на потолке так тусклы, один ряд проходит здесь, другой – за перилами, на улице, едет вместе с поездом. Отражение в темном стекле. И дверцы купе отражаются. Она посмотрела на себя в окне – как медленно передвигается, держась за перила, по направлению к купе проводников, и продолжила начатый перед сном монолог, шепот, прерываемый стыками рельсов.

«И эта непристойная радость новорожденным напоминает радость членов религиозной секты новому адепту или, еще лучше, сетевой маркетинг. Втянувшись однажды в дело, ты обязан кого-нибудь привести с собой – только тогда станешь полноправным членом компании, только тогда получишь проценты. Тебя заманили в жизнь, и теперь ты должен впутать других: зачинаешь, рождаешь, приводишь уговорами – нет, не спросив, хорошо ли им было не существовать. Приводишь под аплодисменты бывалых, хитрых, уже поднявшихся до менеджеров, но таких же наивных; устраивается шумная презентация с шампанским, с подарками фирмы, тортами. Ликуют все, кроме новичка, который уже догадывается, во что влип, которому жестко и горько, и он плачет: плачет днями, плачет ночами, месяц за месяцем, а они говорят, что это нормально, закрывают ему рот пустышкой и обещают, что он привыкнет. С каждым годом все меньше помпы и тортов, дети приносят из школы плохие оценки, кредиты исчерпываются. Поистершиеся, осознавшие обман люди не так нужны, как новорожденные. Просто жизнь. Потом все останутся банкротами, кроме тех, кто смоется с деньгами. Я не хочу никогда иметь детей. Я никогда не хотела иметь детей».

Она остановилась, дернула дверцу в тамбур, в переход между вагонами, а там свистел ветер, раздувая волосы и юбку, приходилось его перекрикивать. «Но все равно я хочу от тебя ребенка! И так и будет, так и будет! Да, мы нарушаем их покой, когда рождаем их сюда! Это хуже, чем вызывать духов с тарелкой! Но это наш ребенок, он не обидится, он будет другим! Это он смоется с деньгами – и никто не посмеет его осудить». Внезапно Анастасия вспомнила о муже, который остался в жарком купе, мог угореть или получить инфаркт от перегрева… На нем лишние десять лет. Страх и горькая нежность, словно с ним уже что-то случилось, прилили к сердцу. Она вернулась в тамбур, в вагон, изо всех сил хлопнула дверью и отрезала шум перехода. Дверцы всех купе были одинаковы. Медленно Анастасия пошла вдоль них, присматриваясь к каждой. «А впрочем, какая разница, мы волны, катимся по морю, мы с тобой волны, наплывшие друг на друга. Мы морская вода и останемся ею до тех пор, пока не окончим путь у берега – сгладимся или разобьемся пеной, или пока поверхность моря не успокоится в безветрии. Странно, что я осознаю себя отдельно от тебя, ведь основанием мы уходим в одну бездну, и трудно сказать, где грань… Есть она или нет… Ага, вот сюда». Открыла.

Константин спал, полураскрытый, такой прекрасный. Анастасия наклонилась и поцеловала его в шею. Веки его дрогнули, но не открылись. «Спи, милый», – шепнула она, выходя. Купе не закрыла – пусть идет свежий воздух из коридора. И пусть немного света падает на него.

Девушка со светлыми волосами и рюкзаком у ног казалась единственным здоровым исключением в болезненности общего вагона. И прелый запах не касался ее, и покачивалась она в такт движению колес упруго, а не безвольно, как соседи по купе, опадающие мятыми овощами. С нагловатым равнодушием встречала она взгляд щуплой старушки, расположившейся напротив, – седенькой, с лицом таким тонюсеньким и морщинистым, что смешно, но не без претензии на женственность: губы были неровно накрашены красным, из-под темных лохмотьев, означающих, видимо, плащ (в этом жарком вагоне!), выглядывала несуразная длинная юбка под цвет помаде. С самого пробуждения терпела девушка этот строгий взгляд, то ли упрекающий, то ли требующий, а может, смиренно просящий. И ей порядком надоело, потому что сидела она в середине ряда и отвести глаза было некуда. Но девушка приспособилась, ее мысли были светлы и размеренны. В час дня она собиралась съесть свои бутерброды. Невзирая на старушку и запах общего вагона. Девушка смотрела сквозь, думая о маленьком крымском городе, где ждали друзья, о предстоящем переходе через перевал; представляла треугольники палаток, дым шашлыка – и неприятные часы отступали. Заранее отпечатывалось на лице грядущее время, лаская и распрямляя правильные здоровые черты. Однако, увидев старушку прямо нависшей, грозящей упасть всей своей недосохшей плотью на ее чистую хлопковую маечку, девушка не выдержала:

– Че ты прицепилась, че ты хочешь от меня?! Старая корова.

И, уже скучно приготовившись защищать свое право не носить лифчик и пить баночное пиво, девушка поняла, что старуха просто неудачно попыталась встать со своего места – куда это ей припекло, до ближайшей станции полчаса минимум. Извиняющимся тоном старуха шепнула только ей, прямо в ухо: «Ты так похожа на мою маму, если не считать волос – у нее другая прическа была, кудряшки. Много-много кудряшек». Некоторое время фраза повторялась в голове девушки, принимая разные интонации и голоса.