Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник)

Пот стекает. Оттолкнув Гуидо, Нора скидывает простыню и бежит. Укол боли снизу отзывается в боку. Не замечает. Спутавшиеся рубаха и волосы ставят подножки. Это она. Глаза, ноги, бровки. Без пудры, без платья. Слизывает пот с губы, говорит мысленно: «Представляешь, Санька?» Сжимает в руке чешуйку. Дышать. Не остановиться. Теряет сознание. Зимнее утро, туман. Никого нет. И не будет. Пусть. Свежий ветер тянет слезы из глаз. Туман обволакивает. В глазах светло. Будто она все еще бежит.

Шепот.

– Ну и что теперь делать, что?

– Ничего, тихо. Пусть лежит, как лежит. Будем ждать. Главное, чтобы она молчала.

Молчание.

Долгие часы они находятся втроем в тесной темной каморке. Молчание прерывается изредка вздохами Мани. Они с Гуидо бросили бесплодные и создающие лишний шум попытки привести Элеонору Фелисию в чувство.

От дыхания, беспокойства, пота воздух грязный и густой.

Гуидо смотрит. Нора лежит на полу. От теней кажется, что она улыбается, и кажется, что она миловидна. Она всегда мешает, но, если она исчезнет, как хотят иные, все развалится. Их мир лопнет. Оказывается, у нее такая нежная кожа.

Колонны увиты гирляндами дурманящих роз. Сверкают зеркала, сверкают люстры, Нора находится в центре и созерцает невидящим взглядом королевы. Тонкое платье, жемчуг и прозрачный пепел, рыже-черные волосы зачесаны назад, но выбиваются легкие, как будто случайные, пряди. Кузен Алекс Ниффлонгер неотразим во фраке, с этими запонками, блестящими всеми тайнами, с небрежной растрепанной прической. Он говорит:

– Приношу свои извинения. Я не знал, что невинная шутка вызовет такой переполох, я хотел сделать сюрприз из своего появления. Ведь старая госпожа умерла, и порядки теперь не такие строгие. Но ваш Гуидо вечно насторожен, он думает только о покушениях, поджогах, терактах, землетрясениях и отравлениях.

Легким кивком Нора прерывает слова. Ей все равно. Она не смотрит в светлые глаза своего кузена, сверкающие лживыми огнями, она не видит его белозубой улыбки, полной злого обаяния и сорванных планов.

Она не подвела Ниффлонгера и выбрала нужное платье – в нем она необычна и прекрасна невиданно, невыносимо – высокая, стройная. Любое движение переливается перламутром, будто легкий соленый ветер скользит по ногам вверх, через живот к голым плечам, беспокоит ткань и кожу под тканью, и поднимается к лицу, светящемуся мягким жемчужным светом, на скулах – нежным слабым румянцем, и останавливается в огромных, оттененных серебром, обведенных темнотой глазах, и остается в них навсегда – пойманным ветром. Нора не улыбается, и правильно. «Ты остаешься аутентичной», – уточняет по этому поводу кузен. Все смотрят на нее и Алекса, восхитительную пару в центре зала. Играет оркестр. На лицах гостей цветами распускаются улыбки. Через несколько секунд гости спохватятся, постараются побороть привычку улыбаться, постараются быть как она – искренними, без улыбок.

Нора видит их, но не думает о них.

Чувствует, что на лице пудра, на теле хоть какое-то платье, значит, путь продолжается, она дальше бредет в пространстве между колонн, зеркал. Волосы так сильно забрызганы лаком, что не отличить от искусственного убора. Женщины, присланные Алексом, пудрили ее сегодня по-своему, убирали по-своему волосы, но о них уже забыла. Тревожили только незнакомый запах собственного тела (духи принесли от Алекса) и изысканные странные запахи проходящих мимо гостей.

Ходят с подносами, она пьет из бокалов горькое, в уверенности, что пьет яд.

Танцы. Фотовспышки.

На ухо Алекс шептал: «А ночью будет салют, будет фейерверк. Такого никто не видел со времен Чернобыля! Жаль, что тебе нельзя выходить, что ты ничего не увидишь…»

Она опускала взгляд на двойное их отражение в паркете, и с плеч по голым рукам ее стекала ледяная вода и капала на паркет. И вальс, вальс… Дамы смотрели с изумлением на мокрую кожу Норы и думали: «Это пот, или так задумано, так модно; так эротично, что каждый хочет потрогать и схватить». Они мечтали о таком же для себя.

Много красивой еды маленькими пестрыми кусочками, в хрустальных и ледяных блюдах. Еще вчера она брала бы эту еду, ела бы, еще несколько дней назад делилась бы с Санькой, но сегодня только пила. В ушах шумело. Под этим тонким платьем, исключающем даже белье, невозможно было спрятать круглую перламутровую чешуйку, с которой не расставалась. Оставила в выдвижном ящичке, у себя. Она найдет где спрятать – заколкой в прическе, украшением в пальцах… только вырваться, вернуться, взять чешуйку!

– …ведь если вот так, – (Алекс резко дернул ее на себя в танце), – для тебя болезненно, но если так (он осторожно притянул ее ближе), – уже приятно, и кто же ты, кто же я, если не можем разграничить для себя болезненное и приятное, путаем полезное и вредное, в самих себе не можем найти то, что нам нужно, хотя оно наверняка в нас есть. Элеонора, оно лежит на самом видном месте, я уверен! Тебе нечего на это сказать? Сегодня ты не сказала еще ни слова… Все, чего долго не могут найти, всегда лежит на самом видном месте. Но мы ведь не знаем никаких мест, кроме одного – места, которое обозначаем словом «я». Мы ничего не знаем. Впрочем, я говорю не о тебе, ты знаешь все закоулки, ты знаешь всё, кроме того, где ты находишься.

Музыка развернула их у самого зеркала, чуть не разбив о его поверхность.

– Мне, представь себе, тоже противно обнимать тебя, ведь ты мне сестра, еще и вся мокрая. А водить так рукой (он повел вниз по ее спине) мне нравится. А что думаешь ты, Нора? Ты механическая игрушка, я механическая игрушка, но мы родные.

А ей не нравилось. Не нравилось это все. В данный момент нужны были перламутровая чешуйка и Коленька, ни о чем другом не хотела и не могла думать.

– Я знаю, что ты думаешь – ты хочешь, чтобы тебя забыли, оставили в покое, хочешь заблудиться, провалиться, исчезнуть. Но с чего ты взяла, что твое тело – пропасть или лабиринт, – так по-твоему, сестричка, и так банально. Может, твое тело – прекрасный дворец, где ты калиф на час, всего на час, Нора. А дворец прекрасен.

– Нет. Извини, но мне нужно выйти в уборную.

– Первые слова. Надо же, тебе вечно нужно в уборную.

Галерея. Звуки затихают за спиной. Лестница, коридор. Вот она, спальня. Где, где, где. В ящичке нет. Искала. Кто мог трогать чешуйку? Вот, на столике. На самом видном месте.

Умиротворенная, Нора вернулась к гостям, пьяным, нерезким, как уставшие мухи.

Танцевала не с Алексом – но так же не улыбаясь и не глядя в лицо.

Благодарила Алекса за то, что он устроил праздник так хорошо, получала в ответ возражение: «Ты сегодня королева». Слышала шепот из углов: «Это совсем не та, что жила здесь раньше». – «Та же, та же! Неужели не узнаете?» – «Та умерла. Это ее сестра, их даже сравнивать нельзя. Посмотрите, как эта движется, как элегантна. У ее сестры был больной позвоночник, вы не знали? Она не могла даже повернуть голову… Да-да, от этого и скончалась». – «И все-таки это она же! Я-то уж проинформирован. Если была больна, значит, вылечили».