Осаму Дадзай - Избранные произведения

— Эта почва никуда не годится. Камень на камне, я не могу вытянуть свою белую ногу. К тому же она стала какая-то волосатая. Сделаю-ка вид, что я простой лопух. Откровенно говоря, мне все равно, что со мной будет.

— Я такой маленький, но, говорят, из меня может выйти целое одеяло. Интересно, правда ли это? Ужасно люблю подтрунивать над самим собой. Не презирайте меня, ладно?

— Да, вот так, значит, теперь сюда, потом сюда, вот за это уцепиться. Ничего себе стенка! Шею можно свернуть, обвиваясь вокруг нее. А все дело в том, что когда наш хозяин сооружал ее, он вдрызг разругался с женой. Жена его все пилила да пилила, и наконец этот дурак взялся за ум и принялся с серьезной миной на лице мастерить стенку. Только ничего хорошего у неумехи не вышло, и жена стала над ним смеяться, тогда он совсем рассвирепел, так что даже вспотел, и начал брюзжать, как всегда, делай, мол, сама, стенка для луффы — предмет роскоши, при нашем образе жизни мы не можем себе это позволить… Жена попробовала подойти с другой стороны и разжалобить его: «Ты, конечно, прав, но хотя бы стенку для луффы мы можем иметь. Так прекрасно, когда в бедном доме есть стенка для луффы, это просто как чудо. Ну, пожалуйста, я так давно о ней мечтаю, ты даже не представляешь, какая это для меня радость…» — нудила она, и хозяину пришлось снова взяться за дело. Он ведь немного подкаблучник, наш хозяин. К тому же он терпеть не может ссор. Да-а, теперь значит сюда, потом сюда и вот за это зацепиться… Дрянная стенка, ничего не скажешь. Как будто нарочно постарался сделать так, чтобы не за что было цепляться! Зачем тогда вообще она нужна? А может, просто я луффа-неудачница?

— В этом саду я, разумеется, королева. Ну, пусть я сейчас грязновата, да и листья какие-то тусклые, но ведь совсем недавно я была вся в цветах, их было больше десятка. Помню, как восхищались соседки: «Красота-то какая», а хозяин, услыхав, непременно сразу же выходил из дома и так неловко им кивал, что я просто не знала куда деваться от стыда. Не пойму, может, у него с головой не все в порядке? Вообще-то хозяин обо мне очень заботится, но все делает неправильно. Когда меня начинает мучить жажда и я опускаю листья, он, всполошившись, набрасывается с попреками на жену, а сам и пальцем не пошевелит. В довершение всего, он вдруг взял и ни с того ни с сего оборвал все самые лучшие мои бутоны, будто вдруг взбесился. Да еще и приговаривал при этом с совершенно серьезным видом: «Вот, теперь, может, как-нибудь…» Я только горько улыбалась. Что поделаешь, если у него с головой не все в порядке? Если бы он с такой жестокостью не оборвал мои бутоны, у меня было бы целых двадцать цветков! Но что теперь говорить? Я и так цвела из последних сил, потому так быстро и состарилась. Побыстрее бы умереть. Ой, а ты кто такой?

— Покорнейше прошу называть меня «драконий ус».

— А разве ты не Лук?

— Значит, я разоблачен? Позор на мою голову!

— Ну, зачем же ты так? Но какой ты тонкий!

— Да, позор на мою голову. Не пользоваться преимуществами своего местоположения… Ах, в другие времена… Впрочем, потерпевшему поражение полководцу не пристало болтать вздор. Прилягу вот здесь…

Стрелолист, на котором нет цветов

— Все живое умирает, таков закон. Расцветшее увядает. Интересно, я еще буду меняться?

перевод Т. Соколовой-Делюсиной

Господин Сугано — художник, работающий в европейском стиле. Но, назвав его художником, я считаю своим долгом тут же оговориться, что живопись вовсе не является для него средством существования. Перед вами просто молодой человек, целые дни напролет размышляющий о том, как бы ему создать прекрасную картину. Пока, если я не ошибаюсь, ему не удалось продать ни одной своей работы, на выставки их тоже не берут. Но все это не трогает Сугано. Неудачи его не страшат. В его душе лишь ярче разгорается желание написать прекрасную картину, дни и ночи он грезит о ней. Живет он вдвоем с матерью. Нынешний их дом в Мусасино построен года три назад по проекту самого Сугано. При доме — роскошная мастерская. Пять лет назад умер его отец, и с тех пор мать во всем послушна сыну. Родина Сугано — Хоккайдо, город Саппоро; говорят, что ему принадлежит там приличный участок земли. Однако три года назад по его требованию госпожа Сугано, передав дела управляющим, продала фамильный дом и, переехав в Токио, стала вести хозяйство сына, сделавшись настоящей матерью художника. Сугано уже двадцать восемь лет, но мать балует его, как ребенка, даже смотреть неловко. Он по-детски капризен и эгоистичен. Дома — ужасный тиран, а стоит выйти за дверь — тут же сникает, становится безвольным и жалким.

Я познакомился с Сугано лет пять назад. Он жил тогда в районе Накано в многоквартирном доме и посещал художественную школу в Уэно. Поскольку я жил в том же доме, мы часто сталкивались с ним в коридоре, причем Сугано почему-то всегда страшно краснел, и на лице его появлялось нелепое выражение — то ли вот-вот заплачет, то ли вот-вот засмеется. При этом он обычно слегка покашливал. Он, верно, считал, что таким образом приветствует меня. Мне он всегда казался слишком нервным. Постепенно мы сдружились, а вскоре пришло известие, что отец его при смерти, и он с телеграммой в руке явился ко мне в поисках сочувствия. Он говорил плаксивым голосом избалованного ребенка, которого выбранили за то, чего он не делал, а я утешал его как мог, убеждая немедленно выехать на родину. Тот случай особенно сблизил нас, и мы не перестали видеться даже после того, как был построен этот прекрасный дом в Мусасино, и он переехал туда с матерью. А через некоторое время я тоже съехал с квартиры в Накано и снял маленький домик в пригороде Митака, неподалеку от Мусасино.

Недавно выдался на редкость погожий день, и я решил пойти в парк Иногасира полюбоваться осенней листвой, но по дороге передумал и зашел к Сугано. Он встретил меня, взволнованный до крайности:

— Как хорошо, что ты пришел. У меня новость — с сегодняшнего дня я работаю с натурщицей.

Я удивился. Будучи человеком патологически стыдливым, Сугано никогда не пользовался услугами натурщиц. Портреты он писал либо с матери, либо с самого себя. Чаще же всего работал над пейзажами и натюрмортами. В Уэно была специальная контора, которая поставляла натурщиц художникам, и Сугано несколько раз порывался обратиться туда, но неизменно возвращался ни с чем, не решаясь даже переступить порог этого заведения. Почему-то ему было ужасно неловко. Не проходя в комнату, я спросил:

— Ты что же, решился наконец?

— Да нет, понимаешь… — Сугано покраснел до слез и стал почему-то заикаться. — Я отправил туда мать. Просил, чтобы она выбрала натурщицу поздоровее, но боюсь, что эта слишком уж полнотела. Вполне вероятно, что с ней у меня ничего не выйдет. И это меня тревожит. Я придумал поставить ее в белом платье под вишней в саду. Понимаешь, мне удалось достать хорошее платье — и я хочу написать ее в позе ренуаровской Лизы. Может, что и получится.