Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

— Ох-хо-хо! Добрый! Помогает, помогает — пока не снимет с человека последнюю рубаху. Погоди, он и из тебя все соки выжмет… и из девчонки тоже, хоть она и лакомый кусочек для его черных зубов. Пока он ощипывает тебя только сверху, отбирает лишнее. Потом начнет помогать тебе так, что всего тебя опутает долгами, и ты будешь искать крюка повеситься. Тогда он заговорит с тобой словами священного писания и спасет тебя. Он ведь и проповедует — как сатана!

Ларс Петер безнадежно глядел перед собой.

— Слыхал я, что он и жена его устраивают такие душеспасительные беседы, но мы на них не бывали да и не очень-то падки на такие штуки. Конечно, мы не безбожники, но опыт говорит, что лучше нам знать свое дело и предоставить богу знать свое!

— Мы тоже не ходим туда, но Расмус пьет. И тебе придется бывать либо в трактире, либо на беседах. Да, да, сам все это испытаешь со временем. И чего я, дура, зря разболталась!

Она ушла готовить ужин своему непутевому мужу.

Ларс Петер и Дитте посидели еще немного, и девочка сказала:

— Лучше бы нам переехать в другое место!

— Ну, не так страшен черт, как его малюют! И я не собираюсь лишаться своих денег и всего добра, — заявил Ларс Петер

До ближайших соседей здесь было рукой подать, и ребятишки Ларса Петера чувствовали себя, как муравьи в муравейнике. Дни были для них полны событий и впечатлений, одно интереснее другого, но больше всего их занимал Людоед, которого они боялись. Нередко в самый разгар игры в прятки между вытащенными на берег лодками и рыбьими садками, или когда ребятишки сидели верхом на коньке крыши пожарного склада, — откуда ни возьмись появлялся Людоед! Длинные ручищи словно загребали воздух, и попадись в них, — пожалуй, и несдобровать! Не всегда одним страхом отделаешься! Из пасти у него пахло человечьим мясом — уверяли дети. Им-то он уж никак не мог показаться лучше, чем был на самом деле. Дети удирали от него со всех ног, дыханье спирало у них в груди, и сердце готово было выскочить от страха. Но это еще больше возбуждало их любопытство.

А вечером, когда они лежали в постели, до их слуха долетали странные шорохи и звуки, исходившие из чуждого им мирка и имевшие свое особое значение. Вот на чердаке слышались мягкие, крадущиеся шаги. Отец многозначительно поглядывал на Дитте, и Кристиан понимал, в чем дело: по его знаку младшие дети прятались с головой под перину и начинали шептаться. Это бродил наверху и подслушивал Якоб Рулевой, он искал слово , которым мог бы одолеть сатану в образе трактирщика. Дети немало ломали себе голову, придумывая это слово, чтобы получить от Якоба Рулевого обещанные двадцать пять эре. А за стенкой кашляла старуха Дориум. Она страдала ожирением и все пухла да пухла, а нутро у нее, должно быть, становилось пустым, так как она выплевывала свои внутренности целыми кусками прямо в стенку.

Сын ее плавал в дальних морях и редко заглядывал домой. Но каждый раз, когда он приезжал, оказывалось, что его ребенок умер, а жена уже успела родить еще одного. Она легко рожала детей, но ходила за ними плохо, и они умирали. «Что легко бог посылает, то легко и отнимает», — посмеивались люди. Теперь у нее остались лишь последние близнецы. Они лежали в двухместной деревянной люльке и целые дни плакали, хотя у каждого во рту торчала соска с жеваным черным хлебом. Матери подле них никогда не было. Приходилось Дитте смотреть за детьми, чтобы они не извелись вконец.

Чуть подальше в дюнах стоял домик, не похожий на все остальные. Красивее домика дети не видывали. Все двери и оконные наличники выкрашены в голубой цвет. Деревянный каркас домика не был осмолен, как у других хижин, но выкрашен в коричневый цвет, а кирпичная штукатуренная кладка простенков — в красный с синими полосами. Вокруг домика не было ни соринки, песчаный грунт выровнен и аккуратно подметался; даже у маленького колодца с «журавлем» всегда бывало сухо и чисто. Близ колодца росла раскидистая бузина, единственное дерево во всем поселке, а под нею стояла скамеечка.

Колодезный «журавль» уравновешивался старым мельничным жерновом. На подоконниках стояли цветочные горшки с красными и синими цветами, а из-за них выглядывала сидевшая у окошка старушка. На голове у нее красовался белоснежный чепчик; а у ее мужа были белые, как снег, волосы. Когда погода позволяла, он целыми днями возился на свежем воздухе около дома, убирая, подметая, подчищая, украшая свои владения. Время от времени на пороге показывалась старушка и похваливала мужа:

— Да как же у тебя все красиво, хорошо выходит, батюшка!

— Для тебя ведь стараюсь, матушка! — отвечал он, и оба смеялись, поглядывая друг на друга. Потом он брал ее за руку, и они мелкими шажками шли к бузине и усаживались в ее тени на скамеечке, как двое детей. Но старушку скоро начинало тянуть назад к окошку, и дальше бузины она вообще никуда не ходила вот уже много лет, — как говорили в поселке.

Старички жили особняком, ни с кем в поселке не водились, но, когда дети Ларса Петера проходили мимо окошка, старушка всегда ласково им кивала и улыбалась. А дети нарочно пробегали мимо по нескольку раз в день, — этот нарядный домик с двумя старичками как будто притягивал их к себе.

Таким же порядком и чистотою, каким отличался ломик, дышала и семейная жизнь старичков. Никто в поселке не мог сказать о них ничего дурного.

Дети Ларса Петера называли между собою жилище старичков «пряничным домиком» и рисовали себе всякие чудеса и прелести, какие, казалось им, находились внутри этого домика. Однажды они все втроем, взявшись за руки, постучали в дверь. Отворил им старичок.

— Вам что, детки? — ласково спросил он, не переступая порога. А ребятишки и сами не знали, что им нужно, вот и стояли все трое, — молча, разинув рот и забыв вытереть носы.

— Да впусти ты их! — послышался голос из комнатки. — Входите, детки!

Они вошли в комнату, там приятно пахло цветами и яблоками. И потолок, и балки, и стены — все было покрашено, все сверкало чистотой. Пол был выкрашен белой краской, а стол так блестел, что окошко отражалось в нем, как в зеркале. В мягком кресле нежился большой кот.

Детей усадили на скамейку под окном и дали каждому по тарелке красного ягодного киселя. А чтобы они не напачкали, под тарелки им подложили клеенчатую дорожку. Оба старичка топтались возле ребятишек, с опаскою поглядывая, как они управляются с едою. По глазам хозяев видно было, что неожиданные гости доставили им удовольствие, но все же старички побаивались за свою посуду. Они ведь не привыкли принимать у себя таких малолетних гостей, а Поуль любого мог бы напугать, так обращался он с тарелкой. Проворно схватив ее обеими руками и чуть не расплескав при этом молоко, он протянул тарелку и крикнул: «Картошки!» — Он подумал, что ему дали одной подливки. Сестренка помогла братишке справиться с угощением. А Кристиан, проглотив свою порцию в одну минуту, уже стоял у дверей, — ему не терпелось поскорее удрать на берег, к морю в поисках новых развлечений.