Эрвин Штритматтер - Лавка

Теперь займемся каретой. Если не изложить хотя бы в общих чертах ее судьбу, хроника нашего семейства будет неполной. Раз я вызвал ее, как говорят иллюзионисты, мне и надлежит позаботиться о том, чтобы она снова исчезла. Этого требует жизнь.

Цвести дано не только цветам, цветут также кареты, дома и прочие вещи. У каждого есть свой приход и свой уход.

Выясняется, что карета чересчур тяжела для одной лошади, но по две лошади стояло у нас на конюшне лишь в те благословенные времена, когда дедушка и отец, проходя некий отрезок жизни рука об руку, сообща барышничали на ярмарках. Когда дедушка отвратил свой лик от конеторговли, выяснилось, что в одиночку моему отцу не суждена торговая удача. Короче говоря, золотая карета материных снов на наших песчаных дорогах — это мука мученическая для одной лошади.

Карета праздно стоит на гумне, стоит и мешает, ее надо выкатывать, когда свозят зерно нового урожая, потом ее снова закатывают и снова выкатывают, когда начинается молотьба. Туда-сюда, сюда-туда.

Моя мать изготавливает чехол из ткани, которая идет на фартуки, красиво расшивает его по краю крестом и укрывает свою карету. Чтоб защитить ее от половы. Для матери карета становится своего рода сервантом на колесах.

Истинными потребителями кареты делаемся мы, дети, а именно по дождливым дням, когда нельзя играть во дворе. Мы снимаем с нее чехол, мы запрягаем в нее воображаемых лошадей и разъезжаем то как господин барон и госпожа баронесса, то как Шветаш с Зайделем, разъезжаем по странам, где вам в жизни не бывать.

Для отца и дедушки карета — это предмет, потребный для разжигания гнева в одном и контргнева в другом.

— Вот уж дерьмо так дерьмо! — восклицает отец и просит мать по-хорошему, а то и по-плохому продать это чудище, но тут же встречает отпор со стороны клана Кулька.

— Продать отцово подаренье? Да ни за что, по крайности пока он жив! — заявляет мать.

Так она и стоит, наша карета, так и стоит, несмотря на чехол, ее обгладывает время и разъедает моль. А она все стоит, она все стоит, пока, уже в конце второй большой войны, незнакомые люди не помогают ей найти свое назначение. В одно прекрасное утро карета становится на колеса и уезжает прочь со двора. Хлопая на ветру дверями, гумно выражает этим хлопаньем свое сожаление по поводу того, что не уберегло нашу карету. Я же доказываю себе, что карета приняла участие в марше на Берлин. Что в ней развозили раненых солдат по госпиталям, вот что я себе доказываю. Однако моя мать с ее ненасытной душой ухитрилась пользоваться каретой до конца жизни, ибо каждый раз, когда она предавалась воспоминаниям о прошлом, карета позволяла ей глубоко вздохнуть и промолвить таковые слова: «Ах, как подумаю про тую чудную карету, что у меня была!..»

Впрочем, позвольте вам напомнить, что мы до сих пор еще находимся на празднике по случаю забоя свиньи. В сумерки под наши окна приходят группки школьников и хрюкают будто свиньи. Хрюканье предваряет вот какой стишок: Пахнет дома, пахнет в поле, / Здеся свинку закололи. Выпрашивание колбасной подачки — это наш степной обычай, который берет свое начало еще в сорбских временах и который называется колядовать. Моя мать выходит на улицу и оделяет ребят колбасами, между тем как я освещаю церемонию дарения светом карбидной лампы. Моя мать зорко выглядывает детей, чьи родители уже давно не укорачивали свой столбец в ее расчетной книге. Таким детям она говорит:

— Вот вам колбаски, а матери поклон, и пусть заглянет когда ни то в лавку.

Два праздника подряд я изображаю фонарщика, потом мне становится как-то стыдно, я прячусь, когда заслышу под окнами хрюканье, и фонарщицей мать назначает мою сестру.

Для раздачи специально готовят колбасы помельче, с начинкой из каши. Фарш для них делают из гречневой каши-размазни и крови с небольшим добавлением жира. Гречишные колбасы полагается есть теплыми, прямо из котла, и ежели кто у нас на вересковой пустоши забьет свинью, ему надо варить прорву таких колбас для раздачи.

Соседи, проживающие ближе других к нашему дому, колядовать не ходят. Это негоже. Им доставляют на дом горшок с колбасным наваром, в котором плавает несколько гречишных колбас и, может быть, одна ливерная. Моя сестра, детектив Кашвалла и я служим разносчиками колбасных горшков. Пожалуйста, не заскучайте от таких подробностей, я не без причины рассказываю вам, что ближайшим соседям, которые получают колбасу с доставкой на дом, негоже вдобавок к этому еще и ходить под окна колядовать.

Всякий раз, когда, доставив по месту назначения очередной горшок, я возвращаюсь домой, настроение за столом успевает подняться на несколько градусов. Гомон сгустился и напоминает теперь рокот реки в половодье.

За праздничным столом сидят трое дядьев: дядя Филе, дядя Эрнст и дядя Шипка. Пауле Шипка взял в жены мою сводную тетку Элизу, содержит трактир в Серокамнице, короче, является преемником моего сводного деда Готфрида Юришки. Шипка — квалифицированный матрос и неисчерпаемый кладезь морских историй. Он участвовал в Скагерракском сражении, которое и снабдило его материалом для многочасовых рассказов. Он даже сподобился видеть лохнесское чудище, о котором и по сей день можно прочесть в журналах под рубрикой Коротко о разном. Так вот, у меня есть дядя, глядевший этому чудищу прямо в глаза. В настоящий момент он рассказывает историю своей встречи с чудищем берлинскому племяннику дяди Филе, благо тот ее до сих пор не слышал. Мы же слышали ее довольно часто, я бы даже сказал, слишком часто, но мы не знаем, что морское чудище обитает в озере на территории Англии, подписав длительный контракт с владельцами туристских пансионов, и что дядя Шипка никоим образом не мог попасть на своем боевом корабле на это озеро. А узнай мы об этом раньше, мы не верили бы дяде и тогда, когда он рассказывает про Скагерракское сражение. Стоит нашему брату степняку заметить, что его обманывают, он начинает с недоверием воспринимать все слова и поступки обманщика, а в результате не верит даже, что у обманщика была мать. И хотя сам я всего лишь полустепняк, всего лишь полусорб, я советовал бы тем, кто говорит, будто я недоверчиво к ним отношусь, перебрать в памяти все случаи, когда они скупились на честность.

Я второй раз возвращаюсь с разноски даров к праздничному застолью: дядя Филе и дядя Шипка наперебой рассказывают всякие небылицы, стараясь, чтобы те выглядели как можно правдоподобнее. Дядя Филе не может примириться с тем, что у его племянника дух захватило от Шипкиных рассказов о морском змее, он должен вмешаться, должен рассказать, как его засыпало на войне, как он пролежал под землей три дня, питаясь виноградными улитками, которых засыпало вместе с ним; как граната (хотите верьте, хотите нет) разрушила левую стену этой земляной горы и как таким путем он вернувшись на поверхность жизни.