Стив Мартин - Продавщица

Плечом Мирабель распахивает дверь, слегка разбухшую после недели дождей. Кладет сверток на кухонный стол, насыпает в корытце две порции кошачьей еды и проверяет автоответчик. Никаких сообщений. Она садится за кухонный стол и ножницами разрезает невзрачную внешнюю оболочку свертка. Внутри бледно-красная подарочная коробка, обвязанная дорогим белым бантом. Она разрезает ленту, открывает коробку и видит слой папиросной бумаги. Поверх его в запечатанном конвертике — карточка с запиской. Она берет конвертик осматривает с лицевой стороны, потом переворачивает, разглядывает сзади. Ни отличительных особенностей, ни фирменных эмблем.

Она разворачивает папиросную бумагу, а внутри — пара атласных перчаток от «Диора»; те самые, что она же и продала в прошлую пятницу. Мирабель раскрывает записку и читает: «Я бы хотел с вами поужинать». Внизу подпись — м-р Рэй Портер.

Коробка остается лежать на кухонном столе в ворохе папиросной бумаги. Мирабель выходит из кухни и принимается нервно бродить кругами, время от времени возвращаясь к месторасположению коробки. Остаток вечера она к коробке не прикасается, боится ее пошевелить, потому что эта коробка ей непонятна.

Честолюбия в Мирабель примерно одна десятая процента от принятой нормы. Проработав у «Нимана» почти два года, она не поднялась по служебной лестнице ни на дюйм. Она считает себя прежде всего художником, поэтому выбор места службы не принципиален. Ей не важно, продает ли она перчатки, красит ли квартиры, ибо подлинная работа делается вечером при помощи художественных карандашей. Честолюбие к поденщине не применимо вовсе, и Мирабель обычно полагается на удачу, когда дело доходит до того, чтобы поменять нанимателя. Ей не приходит в голову, что некоторые люди дерутся за выгодное место, как уличные коты. Сама она представляет резюме, заполняет заявление и в конце концов звонит узнать, принята ли на работу. Обычно смущенный голос секретарши отвечает, что вакансия заполнена несколько недель назад. Такое неумение себя подать лишний раз убеждает ее, что она плывет по течению.

Вот посещает галереи и представляет свои картины дилерам она с воодушевлением. Она установила отношения с галерей на Мелроуз — там берут ее рисунки, и раз в полгода что-то продается. Но этого побочного дохода мало, и она остается продавщицей, а вдохновение, необходимое, чтобы рисовать, так выматывает. Да к тому же она действительно наслаждается «неймановским» однообразием. В каком-то смысле, когда она стоит за перчаточным прилавком, скрестив ноги в щиколотках, она — идеал, и ее радует умиротворение, которая приносит ей эта монотонная работа.

Поэтому, наткнувшись на Лизу в кафе «Часики», она обнаруживает в ней своего антипода. Как будто все до одной ее мысли, ее особенности, все ее убеждения вывернуты наизнанку и увенчаны рыжим париком. Лиза испытывает к Мирабель праздное любопытство, которое кошки испытывают к комкам пыли, и приглашает ее присесть рядом. Но и у праздно-любопытной Лизы есть коготки, она принимает самый что ни на есть благожелательный вид, чтобы исподволь выудить из перчаточницы максимум информации. Если бы Иммануил Кант [7] Иммануил Кант (1724–1804) — немецкий философ-идеалист. , возвращаясь от своего психоаналитика, увидел эту трапезу, то сразу определил бы, что Лиза — чистый феномен без ноумена, а Мирабель — чистый ноумен и никакого феномена.

У Мирабель есть свойство вдаваться в пространные обсуждения повседневной рутины. В этом отношении они с Джереми — кровные родственники. О выкладке перчаток она может говорить без умолку. И что ее идеи по выкладке гораздо удачнее, чем принятая ныне у «Нимана» система, и что начальник раскипятился, когда она пересортировала их по размеру, а не по цвету. Сегодня она говорит с Лизой о сложностях работы у «Нимана», в том числе — и о личных недостатках своих многочисленных боссов. Что занимает немало времени, поскольку практически каждый у «Нимана» приходится ей боссом. Комментарии эти в устах Мирабель звучат не как критика, но как вежливые наблюдения, и, не сойти Лизе с места, если она понимает, что за этим стоит. Том, который регулярно таращится на Мирабель за обедом, заметил их обеих и, поедая сэндвич, пытается прочитать по губам, о чем они говорят. Он так же углядел, что ноги Мирабель слегка расставлены и образовалась узенькая щелка, через которую можно заглянуть к ней подальше под юбку. Из-за этого ему приходится просидеть за столиком чуть дольше, чем обычно, заказав десерт, напичканный калориями, которых он себе не может позволить. Однако периодическое шевеление ног девушки так распаляет Тома, что выделяется сжирающий калории адреналин. Внезапно инициативу перехватывает Лиза — она выгибает спину так, что груди рвутся на волю. Сгорание калорий благодаря всему этому приводит Тома к ничейному результату.

Мирабель рассказывает ей о таинственной присылке перчаток, по ошибке допуская Лизу в свой внутренний круг (состоящий из одного человека). Маска заинтересованности не спадает с Лизы, но на душе делается муторно, поскольку эта история произошла не с ней. Лиза в состоянии думать лишь о том, что тропка этого мужчины пролегла в стороне от ее орбиты. И потому она оделяет Мирабель настолько потусторонними советами, что та просто не силах их воспринять. Советы варьируют от игры в неприступность до проверки его кредитной истории и возвращения пакета невскрытым. Тема так возбуждает Лизу, что она забывает обо всех своих осторожных позах и выбалтывает свое тайное тайных и темное темных:

— Когда мужчина начинает за мной ухаживать — я точно знаю, чего он хочет. Он хочет меня выебать.

Спина Мирабель напрягается, а ее ноги рефлекторно сжимаются, заставляя Тома попросить счет.

— И если он мне нравится, я с ним ебусь напропалую, пока он не пристрастится. Потом я его обламываю. И тут он мой.

Это предел Лизиной жизненной философии во всей ее глубине и ширине. У Мирабель кофе застревает в горле, она впивается в Лизу таким взглядом, словно рассматривает впервые полученные снимки внеземной формы жизни. Потом уводит разговор в сторону — следует несколько реплик на другие темы, обеспечивающие Лизе мягкую посадку на планету Земля, и они, наконец, пополам платят за обед.

Призвав на помощь весь свой ум и интуицию, которыми не обижена, Лиза сосредоточила свой циклопий взор на мыльной опере площадью в четыре квартала — на Беверли-Хиллз — и отгородилась от собственной жизни. Устремленный вовне ум Мирабель собирает информацию — эта информация до сих пор отрывочна, и, чтобы отстояться, ей, наверное, потребуется несколько лет. Но Мирабель всегда чувствовала, что ее лучшее десятилетие наступит после тридцати, а поскольку ей пока все еще за двадцать — торопиться некуда.