Ильгиз Кашафутдинов - Высокая кровь

Грахова зазнобило. Выйдя из воды, он почувствовал себя нескладным, смешным в черных прилипших трусах. Он торопливо вывел лошадь на берег, привязал к иве, побежал к костру.

Видно было, Леха уже выпил водки, похлебал ухи. Лежа на спине, не открывая глаз, он протянул налитый, видимо, для себя стакан, сказал:

— Что же ты никак не вылезаешь из воды? Я ж ехать звал.

Грахов взял стакан, и его еще сильнее зазнобило от желания выплеснуть водку. Но на миг он представил, как Леха, вздрогнув белым животом, поднимается, как его красные глаза мечут упрек и обиду, и, холодея от одной мысли о скандале, поднес стакан ко рту. Пил опять неумело: поперхнулся, быстро черпнул ложкой ухи из ведра, обжег и без того обожженный горечью рот.

Внезапная тишина заставила Грахова оглянуться. Пьянея, он сел на теплый пепел, не сразу догадался, кого рассматривает большая компания.

Разглядывали Фаворита. Фаворит стоял под ивой, головой к воде, к золотисто-зеленому лугу за старицей, где он видел что-то ему лишь близкое, к чему тянулся всем своим длинным точеным телом. Он обсыхал и дымился. Прозрачный пар поднимался по тонким ногам вверх; легкий пар живым, трепетным светом обволакивал Фаворита, и казался он невесомым, призрачным сгустком света. Снова чувствуя себя нескладным, ненужным здесь, влюбленно смотрел на лошадь Грахов. Она стояла по-прежнему без единого движения, навострив уши, ловила только ей доступные звуки.

Далеко на лугу Фаворит видел крохотный табун. Лошади, тускло поблескивая спинами, терялись в складках земли, появлялись, словно замирали и звали его. Он еще не слышал ни топота копыт, ни ржанья, но зов слышал — кровью, которая бежала в нем быстро и сильно, как если бы он бежал навстречу табуну сам. Но если и было в этой крови немного дикого, что толкало ударить острой подковой по узлу корды, срезать его начисто, чтобы пуститься потом в безумный, яростный бег, то сама же кровь, выдержанная, чистая, обуздывала себя.

Когда-то, молодой еще, не объезженный, он убежал от людей, долго бродил по полям, набегался и повалялся всласть и сам же вернулся в завод. Не было ни робости, ни смирения; привыкший к людям, к лошадям, он очень скоро затосковал, и тоска эта, пересилив короткую, мимолетную тягу к одиночеству, погнала его назад.

И теперь он, помня те бродяжные опасные дни и ночи, застыл выжидательно, не смел тревожить людей ржанием, только смотрел на движущийся табун. Стриганув ушами, уловил вдруг чуткую изумленную тишину вокруг. Оставаясь в прежней позе, он по взглядам, ощупывающим его, по немому восторгу, от которого стыдливо, тайком подергивалась обсыхающая кожа, догадался — глядят на него люди. Это было знакомо ему, так бывало перед скачкой, когда, убрав попону, прогуливали его.

В глазах Грахова сама собой сгустилась тьма, и в этих странных сумерках отпало, скрылось все лишнее — лошадь стояла одна, и чудилось, будто вглядывается она в оцепеневшие дали пустынной планеты, ждет первого человека. И виделся Грахову этот человек, идущий не один — шагала рядом, преданно держась за руку, девушка. Грахов узнал себя, но не сразу девушку… Мгла рассеялась, и все стало на место — враз заговорившая компания, машины, Леха. Отдельно он высмотрел двух девушек, у которых выторговал шампунь. Казалось, они поблекли, в фигурах, отчетливо неуклюжих, пропала уверенность.

— Хороша, каналья, — как бы подытоживая смотрины, сказал Леха.

— Знаешь, она, оказывается, без подстилки ехала, — прошептал Грахов.

— Верно, недоглядели, — проговорил Леха, как на собрании, легко и без раскаяния. — Впредь не допустим.

— Где грузить будем? — спросил Грахов.

— На мосту. Там подъезжать удобно.

— Затянулась наша одиссея, — вздохнул Грахов. — Пора трогаться. Дорога неважная.

— Не бойся. Я уже в форму вошел.

— Я не за себя.

— Ну, не хрустальная она, не расколется.

Сильно отяжелев, Леха откинулся на спину, закрыл глаза. Грахов заскучал, прислушался: за ивой, где расселась компания, тоже говорили о лошадях.

— У Наполеона был конь Маренго, это верно. А кто скажет, как звали лошадь Александра Македонского?

— А у Дон Кихота?

— Это же анекдот. У одного студента спрашивают на экзамене: что такое Ренессанс?

— А он что?

— Отвечает: лошадь Дон Кихота.

— Значит, не знаете лошадь Македонского? Всем двойка с минусом. Запомните: Бу-це-фал.

— Ты что тут КВН устроил?

— Какая же у Санчо Пансы была лошадь, мальчики?

— У него, дорогая, был осел.

— Интересно, как этого коня зовут?

— Не зовут, а кличут.

— Ну, кличут как? Спросите у того, длинного, он, наверно, наездник.

— Не наездник, а Дон Кихот он и есть.

— А этот? Санчо на самосвале, да? Забавно.

— Они на вас ноль внимания. Конь тоже.

Фаворит следил за табунком, который шел теперь вдоль узкой задымленной лощины. Долетали оттуда, неслись сюда звуки: размеренные поскоки стреноженной лошади, отрывистые всхрапы. Весь уйдя в слух, Фаворит напрягался, как бы помогая незнакомому брату, идущему в путах. Когда табун, обходя болотистый пятачок луга, свернул в заросли, Фаворит призывно рокочуще заржал. И ждал ответа. Но луг не отозвался. Лишь в дальнем конце старицы страстно заквакали лягушки. Потом воздух, мягко и нежно перемещаясь, донес слабый запах табунка — терпкий, горький. Фаворит радостно затоптался, выгибая шею то в одну, то в другую сторону.

Тогда-то среди приглушенных голосов выделился один:

— Застоялся он. Ему бы пару кругов проскакать!

— С таким, как ты, мешком на спине?

— Интересно, седла у них нет?

— Седло не поможет.

— Без седла на нем не удержишься, это точно.

— Плохому ковбою всегда что-нибудь мешает. Верно, девочки?

— Я бы и так проскакал. Только бы дали, — горячил себя парень, знавший клички лошадей великих завоевателей. — Я бы вам показал высш-шую школу верховой езды! Пожалуйста, пьяффе… А вот пассаж…

Парень, изображая лошадь, показывал приемы на четвереньках.

Грахов ясно слышал и слова, и смех и сам посмеивался: забавный парень. Он насторожился, увидел, как парень вдруг рванулся к Фавориту, как догнали его на полпути, закружились. Не замечая в потасовке, куда движутся, оказались возле Фаворита, и чья-то рука ухватилась за корду. Фаворит отпрянул.

Грахов поднялся на ноги. Но Леха, обняв его за колени, усадил.

— Не лезь, — сказал он. — Сами разберутся.

— Они лошадь напугают, отвязать ее надо, — сказал Грахов, вырываясь. — Пусти.

— Она сама за себя постоит, не бойся, — сказал Леха.