Галина Лифщиц - Хозяйка музея

– Не место моим деткам тут. Среди этой пьяни.

Ну и правильно! А мы давайте день рождения водки отмечать.

Мы ж мазохисты. Мы все стерпим. Нам даже понравится.

Нам:

– Быдло вы, планктон, биомасса серая! Ужритесь уже вконец вашей водярой. А мы, люди, на этом нагреем наши чистые благородные руки.

И мы на это:

– Спасибо, батюшка, благодетель! Ух как весело-то! Ух! Ух! Ух! Подлей малек на опохмел! С днем рождения, водочка!

Теперь есть предложение – не останавливаться на этом, отдельно взятом празднике. Есть еще много радостей в жизни. Марь Иванна, например. Может, начнем отмечать и ее день рождения? Или ежегодный день ее урожая? Типа – молодое божоле! А?

Поле деятельности – огромное!

Уверена – найдутся свежие головы! Все обустроят. А пока – дружно и весело, хором:

– Спасибо, батюшки-кормильцы-поильцы! С днем рожденья, водочка!»

Не взяли, естественно, ее комментарий. Отказались. Понятное дело – свобода!

Впрочем, положение именно Маниной семьи нельзя было оценить иначе как очень стабильное. Свен-старший зарабатывал своим искусством и собственным именем огромные деньги, так как богатые русские потянулись соревноваться в строительстве и обстановке вилл и особняков. Свен-младший, изучавший в университете русскую историю, получив диплом, занялся, естественно, журналистикой. Московскую жизнь он находил чрезвычайно привлекательной, яркой, веселой. Рядом с ним во всех тусовках находилась красавица кузина Ритка, сколотилась замечательная компания друзей.

Чего еще желать?

Но… желалось. Простых и необходимых каждому человеку вещей.

Чистого воздуха, например.

Московский воздух, отравленный выхлопными газами, приводил к невероятной усталости и апатии даже тех, кто создал себе жизнь без бед.

Родители Лены и Мани перебрались на дачу ради хорошего самочувствия и покоя.

Существовала и еще одна поистине убийственная беда: московские лекарства не помогали!

Поначалу Маня не могла поверить своим подозрениям. Но упрямые факты заставили признать очевидное: принимает, к примеру, отец-сердечник лекарство из московской аптеки, а эффект нулевой. А когда Маня для пробы купила это же самое лекарство за границей, немедленно последовали улучшения. И так – во всем.

Неужели и лекарства подделывают?

Это же каким конченым, полностью разложившимся гадом надо быть, чтоб такое придумать, чтоб наживаться на чужих жизнях! Даже профессия палача честнее, чем бизнес фармацевта, подделывающего препараты, к которым прибегают, как к последней надежде.

Как подтвердилось позднее, ее подозрения оказались обыденной реальностью. Все преступные ухищрения, связанные с продажей в аптеках фальсификатов, выявили и всесторонне осветили в печати. Однако лекарства для всех родных и на все случаи жизни они теперь завозили из Европы.

Маня, очевидно в качестве отвлекающего фактора, в свободное время погрузилась в собирание, как она говорила, научившись у сына, стебных стихов, песен, частушек. В них содержалась та исчерпывающая правда, которой ей, наверное, так не хватало в ее честном демократическом издании.

Маша, приходя в восторг от вновь обнаруженного шедевра поэтического творчества, могла позвонить сестре хоть среди ночи, чтобы, захлебываясь счастливым детским смехом, зачитать, а то и пропеть свою находку.

– Вот слушай, – приказывала она.

Лене становилось смешно.

– Мань, ты как маленькая…

– Веселюсь, чем могу, – неизменно отвечала сестрица. – Извините, как говорится, за внимание. Больше нечем.

Однако – чем – всегда находилось. От Мани заразилась Лена восторгом по отношению к поэту Алесандру Вулыху [8] А. Вулых, род. 5 февр. 1956 г., – современный российский поэт. .

Вместе они хохотали над «Исповедью роллс-ройса», с наслаждением смакуя строфы:

– Нет ничего прекраснее русского языка, ты, Ленка, цени, это нам такой дар дан от Бога! Мы же словом убить можем! – восхищалась Мария.

– И оживить, – соглашалась Лена.

Кстати, про «убить словом». Из недавних впечатлений Марии. Именно благодаря убийственным словам довелось ей после стольких лет разлуки встретиться с Андрейкой-Андрюшенькой, субтильным любвеобильным голубчиком, некогда едва не разрушившим ее брак.

Отправились они прошедшей зимой в Питер, не убоявшись грозных сосулек. У Мани там намечались свои дела, Свена же пригласили на некий, как обещалось, потрясающий показ японских дизайнеров одежды. Сын примкнул из любви к городу.

Вот на показе-то и произошло свиданьице. Сын, по своей журналистской привычке и хорошо зная в Питере многих, причастных к миру моды, заглянул, так сказать, за кулисы – туда, где девушки-модели облачались к показу. Заглянул и выскочил через весьма короткое время с лицом, выражающим изумленное недоумение.

– Ма, такого ты точно не слышала. Там – фольклор. Пойдем, проникнешься.

Естественно, Марии потребовалось срочно пройти туда, где ее ожидал неслыханный фольклор.

Да! Сын не обманул. Элементы народного творчества присутствовали. Но не в виде песен, частушек, пословиц и прибауток, а в форме отдельно взятых причудливых матерных и других похабных слов и словосочетаний, издаваемых тонким, но все же мужским голосом.

Маня вполне обоснованно относила себя к любительницам острых словесных ощущений, но от услышанных изысков кровь бросилась ей в голову.

– Сучье отродье, что трясешь своим б…ским выменем! Закрой сосальник, иначе нассу тебе в него! – Вот именно на такой высокой ноте оказалась Маня втянутой в знакомство с местным фольклором.

Мерзопакостные звуки относились к юной и очень красивой девочке, почти готовой к выходу на подиум. Она стояла, стараясь не заплакать, чтобы сохранить грим.

– Это кто орет? – спросила Маня у девушки-модели, что маячила рядом.

– Лукафской. – Вот что послышалось ей.

Где-то что-то когда-то слышала она некое подобие произнесенного имени.

– А он кто? – принялась она расспрашивать довольно громко, пробиваясь сквозь продолжавшуюся изрыгаться гнусь.

– Ну, вроде устроитель. Не знаю. Строит тут нас.

– И вы это все терпите? Тут же и мамы ваши вроде стоят. И они допускают, что при их дочерях произносят такое?

– Нам тут платят. А работы мало. Вот и терпим. Если что-то скажешь, прогонит ведь, – вздохнула покорно красавица.