Галина Лифщиц - Хозяйка музея

Смотрите: быдло, планктон, зверьки, хомяки. Еще вот мне прислали: в Норникеле работников называют гномами. А деятель один известный сказал, что народ России – генетический мусор. Этими словами людей ставят на колени, приучают к рабству.

Я тут у Салтыкова-Щедрина прочитал: «Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления». Девятнадцатый век – а как свежо звучит!

А про полицию вот что отыскал. Тоже девятнадцатого века исследование, послушайте: «…Общественное сознание в отношении полиции выражалось двояко: в высших и даже средних общественных слоях на полицию у нас смотрели свысока, с презрением, в низших – со страхом. Высшие слои общества, по своему родовому или имущественному привилегированному положению, вовсе не считали своим долгом исполнять требования полиции, и даже сами еще предъявляли к ней свои притязания для ограждения своих юных птенцов от последствий их собственного бесчинства; военные же и лица, состоящие на службе, даже мелкие чиновники, опираясь на защиту своего начальства, смотрели на полицию еще бесцеремоннее; а средние промышленные и торгующие классы отделывались ото всяких требований полиции или приобретали, где нужно, ее содействие посредством взяток, получивших, например, на фабриках, заводах, в лавках и по питейной части характер постоянного жалованья полицейским чинам. Оставалась затем почти бесправная масса низших городских обитателей, а в уездах – поселяне, но для них полиция была уже не охраной, а самым строгим и придирчивым начальством, от притязаний коего необходимо было откупаться. Само собой разумеется, что такому значению прежней полиции соответствовал и ее состав: в ряды ее вступил всякий, кто, не имея средств, искал в полицейской службе возможности не только кормления, но и наживы. Понятно, что такие агенты полиции, немые перед высшими и притязательные перед низшими, не только не образованные, но и совсем грубые, никому не внушали уважения, и всякое соприкосновение порядочного человека с полицейским чиновником считалось почти осквернением» [24] В. Фукс . Суд и полиция. М.: 1889, с. 218–219. .

Вот точный портрет и сегодняшней милиции-полиции. Они так устроены. Веками. Кое-что поменялось, конечно. Так пытать, как сейчас пытают, и в голову тем полицейским не приходило. И людей сжигать живьем – тоже. Сейчас уже совсем край. Что-то надо менять, да. Но это получится, если люди по всей стране перестанут бояться, если перестанут лениться… А про лень и страх можно тысячи томов написать…

– Ты еще не знаешь, что с Леной приключилось, подожди, – вздохнула Мария. – Вот ты со своим бесстрашием где понадобишься. Идемте-ка все на кухню. Кормить буду. Я-то знаю, зачем сын мой приходит к старухе-матери. Поесть домашнего.

– Точно! – встрепенулся Леший. – И мы голодные! Мы ж с утра только и перекусили.

Лена отметила это его «мы». Он говорил как о решенном: «мы голодные», «мы с утра».

А за нее решать не надо. И ложных иллюзий ей не надо. Ей сейчас силы нужны для дела. Дал Алексей себе какой-то зарок, встретил ее, и все у него, видите ли, сложилось. Но надо еще ее спросить: у нее-то что-то сложилось или нет.

– Я бы, Мань, тоже что-то перекусила, – независимо проговорила она, явно давая понять, что к этому «мы» Алексея никакого отношения не имеет.

Маня незаметно для других скорчила Лене рожу, словно копируя выражение лица сестры, строгое, неприступное, церемонное.

– Пошли, пошли кормиться, – это было сказано для остальных.

На кухне Маня первым делом включила музыку.

О-о-о! Ну сколько же можно! Сотый раз за сегодня «Случайная любовь»!

– Ма-ня! Хва-тит! – слезно взмолилась Лена.

– Да что с тобой такое? – удивилась сестрица, и не думая даже потише сделать.

– Это я ее замучил. В машине, пока ехали, – деликатно вступился Леший.

– Так бы и сказала, откуда мне знать, – вздохнула Маня, выключив музыку. – Ночь в лесу тебя явно растревожила. Нервная стала. Или голодная?

Голодного человека надо прежде всего накормить. Остальное – потом. Так сестра и поступила.

Теперь на кухне царила тишина. Только экран телевизора светился, кадры мелькали. Такой живой фон. Имитация окна в мир. Вроде где-то жизнь идет, в которой все понарошку, а потому даже самое страшное – не в счет.

За столом, как заведено, о плохом говорить не полагалось. Да и не хотелось ни о чем говорить. Собрались голодные люди, ели и радовались.

– Ммммм! – промычала вдруг Лена с полным ртом, вытаращив глаза.

Она тыкала вилкой в направлении телеэкрана, судорожно глотая.

Маня, хорошо понимавшая сестру без всяких слов, немедленно усилила звук.

– Смотрите! Доменик! – выкрикнула наконец Лена.

Впрочем, кричать «смотрите!» было совсем не обязательно. Все и так вперились в живую картинку.

Да, в новостях одного из центральных каналов показывали хронику происшествий:

– В провинциальном городе по горячим следам раскрыто отвратительное, жестокое преступление. Иностранный подданный, временный сотрудник небольшого местного музея, тихий и неприметный, оказался жестоким насильником. Он напал на юную девушку и изнасиловал ее, уверенный, что несчастная не осмелится обратиться в полицию за помощью. Однако свидетелем преступления стала подруга потерпевшей. Она и убедила жертву подать заявление. Преступник был немедленно задержан, доставлен в отделение, но вины своей не признал, несмотря на неопровержимые доказательства. Уголовное дело возбуждено. Ведется следствие. Не за горами суд. И пусть не думают насильники всякого рода, что иностранное подданство спасет их от сурового, но справедливого наказания.

Все время, что диктор грозным потусторонним голосом зачитывал леденящий душу текст, мелькали кадры, изображавшие Доменика. Снят он был настолько искусно, в таком ракурсе, что сомнений не возникало: зрителям довелось заглянуть в глаза вселенскому злу, к счастью, обезвреженному доблестными защитниками правопорядка.

– Вот – бессовестное нарушение конституционных прав! – заявил Свен-младший. – Человека снимают без его согласия и показывают перед миллионной аудиторией в качестве преступника, хотя вина его еще не доказана судом. В правовом обществе за такой репортаж пришлось бы платить огромную компенсацию. Тут – в порядке вещей.

– Я знаю, зачем они… Это чтоб он не убежал. Чтоб все его узнавали, – убежденно проговорила Лена.

– Ну да, – мрачно кивнул Леший, – намекают. Показывают силу и возможности. Чтоб не сомневались, подписывали передачу собственности скорее и валили подобру-поздорову.

– И это он-то насильник? – недоумевала Маня.

– Ты его еще вживую не видела. Увидите – поймете. Это все чушь, абсурд, вранье самое бесстыжее. Но основная масса верит ящику. Надо скорее Афанасию предупредить. Они телевизор не смотрят, а про это им узнать надо обязательно.