Андре Шварц-Барт - Утренняя звезда

Последовала долгая пауза, потом голос Сары зазвучал снова, она странно засмеялась, это был смех женщины, совершенно ему незнакомой, и назначила Хаиму встречу в Израиле. А сейчас, добавила она, ей нужно купить билет на ближайший самолет.

Когда они встретились в Иерусалиме, оба не могли унять дрожи. Долго стояли около гостиничной кровати, ошарашенно поглядывая друг на друга, и казались не на шутку испуганными. А потом одновременно разразились хохотом, и все прошло великолепно.

Из дневниковой записи Хаима, сделанной в тот день:

Река времен течет вспять: я родился старым, в старинном мире, навязывавшем мне свои законы и требующем от меня соответствующих жестов, улыбок и мыслей, впервые высказанных тысячи лет назад, — и вот теперь, на исходе моих дней, впадаю в детство и озираюсь вокруг сияющими глазами. Я протащил свой траур по всем мировым закоулкам, не желая привязанностей, не помышляя о настоящей женщине и детях, — все это казалось оскорблением умерших. А тут явилась маленькая Сара Розенвейг, встала у меня на пути, рыжая девчонка с белой-белой, как у всех рыжеволосых, кожей и ртом, называвшим меня папой. Она улыбается, ее глаза меня выдумывают заново и видят во мне своего рода юнца.

Мы познакомились под призором ее родителя, моего друга Давида Розенвейга, который всем твердил, что там, под небом Польши, я сохранил его ставку в жизненной игре. Но он уже вернул мне этот долг сполна, а теперь его с нами нет.

Я еще долго колебался, прежде чем разрешил ей себя любить, сам же влюбился в нее, как мальчишка. Именно она вытянула меня из Франции в Израиль, эту тысячекратно проклятую и благословенную страну.

В первый же день она притащила его к Стене Плача, чтобы всунуть в щель между ее камнями письмецо Богу, которое самым старательным образом перед тем составила. Пожелания и послания приходят к Нему на многих языках, при таком их обилии нельзя не помыслить об апокалипсисе, ожидание которого длилось до самой Шестидневной войны. Хаим тогда снова приехал в Израиль, не желая отсиживаться где-то далеко в час испытаний, грозящих полным уничтожением. Он подумал, что это, может статься, приходит конец бытию еврейского народа. Но разве за две тысячи лет каждое новое поколение не считало, что такой финал близок? Конечно, мир мог вполне обойтись без евреев, но это грозило тем, что придется впредь обходиться без человека как такового.

— Посмотри, — сказала она тогда, широким взмахом руки обводя толпу. — Они все живые… живые. Это ведь не призраки.

Они съехались с разных континентов, принося с собой черты множества рас и традиций. Там были евреи с Востока и с Запада, белые, черные, желтые, краснокожие, вплоть до совсем таинственных кочинских евреев из Малабара, чьи глаза, чудилось, созерцали иные небеса, не говоря уже о существах, пришедших прямо из легенды: о фалашах, эфиопских евреях, чьи предки видели саму царицу Савскую, и о евреях из Гарлема, пронесших на своих плечах два самых тяжелых наследия векового угнетения: жизнь вдали от родной земли и рабство. Сара говорила, что Израиль — это прежде всего место, где все рассеянные по лику земли изгнанники обретали общую идентичность. Но он становился собственной историей каждого из них, не умиравшим до конца прошлым, от которого их оторвали. Сюда пришли Каир, Багдад и Тегеран, тут были обитатели еврейских кварталов Магриба и носители множества воспоминаний об арабской культуре, а также уроженцы Парижа, Берлина, Нью-Йорка и, разумеется, самой Палестины, где евреи никогда не переставали обитать, несмотря ни на что, пока той землей правили римляне и византийцы, арабы, египтяне, мамелюки, турки и англичане. Тут собралось всепланетное племя: все происходило так, будто прошлое Земли целиком вывалилось на этот лоскут земли и по простому стечению обстоятельств объединило в единый ком противоречия современной реальности. Свершилось то, чего желали еще древние: структура тела государства Израиль соответствует строению самого мира. Молодые люди в капотах с длинными шелковистыми бородами проносятся в тени стены, бросая внимательные взгляды на паломников и ища какую-то видимую глазу деталь, по которой можно угадать Мессию. Другие перво-наперво сосредоточиваются на жалком горемыке в лохмотьях, хмуро сидящем в уголке: не сказано разве, что Мессия явится в обличии бедняка?

У ворот Иерусалима они повстречали хасида с невинными глазами, который танцевал, раскинув руки, и сказал им:

— Как и все в этом мире, я жду Мессию.

На что Хаим ответил:

— Думаю, что ждет-то Мессия: он ожидает, когда мы что-то поймем…

— Может быть, может быть. Но для всего мироздания необходимо, чтобы он пришел.

Когда Сара повествовала обо всех этих фантасмагориях, на ее губах играла экстатическая улыбка, из чего следовало заключить, что она испытывает неодолимую тягу к небу и земле этой страны и полна решимости посвятить ей целиком свою юную жизнь.

На дне ее ультрасовременной расшитой бисером сумки имелся маленький истрепанный молитвенник с загнутыми уголками, некогда принадлежавший Рахели, теперь она быстро его листала, пытаясь утолить нетерпение, страх, навязчивое ожидание, что мир вокруг нее однажды не устоит и обрушится. А потом она, смеясь, снова отправлялась брать приступом эту жизнь.

Обосноваться они решили в Тель-Авиве, и Сара быстро обросла маленьким кружком знакомых; они собирались в кафе на улице Дизенгоф, шутили, спорили, рассуждали о навязчивых страхах, заполнявших город. Там был некто Ицик, молодой человек с львиной гривой, который много чего повидал в своей жизни, но не переставал удивляться насилию, как ребенок.

— Нет, еврейский народ не создан для насилия, — радостно объявлял он, приходя в экзальтированное состояние духа. — Нам вот уже двадцать пять лет навязывают войну и считают нас милитаристами, а наши солдаты — это всего лишь штатские в униформе. Секрет их побед очень прост! — восклицал он. — У них самый лучший генерал, он ведет их в бой, и это не Даян, Рабин или Шарон. Его имя — Эйн Брейра, что значит: «Выбора нет».

Пытаясь разрядить напряженность, Сара предлагала вниманию компании какой-нибудь эпизод из новостной хроники, например находку в США черепа палеоевропейской формы, датированного почти сотней тысяч лет. Индейцы потребовали закопать его поглубже без дальнейших изысканий: предание и инстинкт говорили им, что это не кто иной, как их предок.

— Эти индейцы так же любят подлоги, как самый последний модный историк наших дней! — заключила она.

— Подтасовками занимались всегда и везде, — подхватил один из собеседников, — это началось с первым вздохом Адама: одному Богу известно, каких баек он мог наплести своей невесте.