Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

Эта книга переносит нас в то далекое прошлое нашей Родины, когда страной правила императрица Екатерина II. Мы видим здесь картины быта отсталой крепостной русской деревни и жизнь северной столицы с ее роскошными дворцами. Мы переносимся к стенам древнего Кремля, освещенных пламенем костров московского «чумного бунта», вместе с героями присутствуем на Болотной площади во время казни Емельяна Пугачева — вождя грандиозного крестьянского восстания, всколыхнувшего всю Россию.

Мы видим смелых вольнодумцев и слышим пламенные речи тех, кто дрался на баррикадах Великой французской буржуазной революции.

Конец XVIII века дал России мужественного и бесстрашного летописца русской действительности — Радищева, который ценой своей личной свободы рассказал людям правду о жестокости и бесправии, царящих на русской земле.

В то время писал свои смелые памфлеты знаменитый Новиков, сочинял оды Сумароков, а гениальный зодчий Баженов возводил роскошные дворцы.

Вместе с русским художником Иваном Ерменевым мы попадаем в Париж и видим штурм Бастилии.

Рядом с писателями, зодчими и учеными трудились и создавали бессмертные ценности безвестные крепостные и мастера, имена которых забыты. Но мы знаем, что их было много и автор книги отдал им должное, избрав их героями своего романа. Кузнец Степан Аникин, актриса из крепостных Дуняша, мальчик Егорушка, ставший ученым-медиком, — все они трудами своими возвеличили Родину.

Написал эту книгу доктор исторических наук, профессор Евгений Львович Штейнберг. Блестящий лектор, которого любили слушать студенты, большой ученый, автор многих научных трудов, он был и талантливым беллетристом. Его книги «Индийский мечтатель» и «Георгий Скарина» (написанная в соавторстве с М. Садковичем) пользуются неизменным успехом. «Утренняя звезда» — его последний роман.

Е. Л. Штейнберг скончался скоропостижно 3 июня 1960 года, работая над корректурой этой книги.

_____

Почтовая карета, выехавшая из Петербурга, добралась только до Твери. Дальше к Москве не пропускали. Взвалив на спину дорожный мешок, Ерменев пошел пешком. Время от времени он отдыхал на лесных полянках, а на ночь останавливался в придорожных деревнях. Повсюду ему рассказывали об ужасном бедствии, постигшем Москву…

Началось это еще месяцев шесть назад — в канун нового, 1771 года. Привез один фабричный хворую жену на Суконный двор, что у Каменного моста. Лекарь, обнаружив опухоли за ушами, пустил кровь, назначил травяные примочки. На другой день женщина померла, а вслед за ней еще несколько человек, живших по соседству.

И пошло!.. К лету моровая язва разгулялась по всей Москве. Невозможно от нее уберечься ни уксусом, ни огнем, ни молитвой. Проснется человек поутру жив, здоров, а к ночи, глядишь, почернел и корчится в муках, покинутый разбежавшимися в страхе близкими. Лекари — все больше немцы — губят православный народ, а попы и подступиться не хотят к зачумленному дому. Так и мрут люди, без покаяния и святого причастия. Знатные баре умчались из города, сбежал и сам главнокомандующий, граф Петр Семенович Салтыков. Осмелели воры, шарят среди бела дня по чужим погребам, взламывают заколоченные лавки и амбары…

— Видно, конец пришел Белокаменной! — вздохнул мужичок, приютивший путника в подмосковном селе Всехсвятском. — И откуда только взялась напасть?

— Говорят, из Турции, — ответил Ерменев. — Войска наши там в походе. Вот и занесли.

— Из Турции? — недоверчиво повторил хозяин, пощипывая взъерошенную бороденку. — А был иной слух…

— Какой?

— Не из приказных ли будешь? — осведомился мужичок.

Ерменев покачал головой:

— Мастеровой я…

Мужичок окинул его взглядом:

— Одежонка на тебе худая и по обличью, видать, из деревенских.

— Так и есть, — подтвердил Ерменев. — Отец мой конюхом был… Ну, так какой же слух?

Мужичок помялся. Потом, не утерпев, склонился к уху гостя:

— Странник проходил. Сказывал: наслана язва моровая в наказание. Дескать, господь карает за злодейское убиение государя Петра Федоровича.

Ерменев усмехнулся:

— Разве жители московские в том повинны?..

— Ну, значит, Москва-матушка как бы за всю Русь в ответе. Уж так издавна повелось.

— А Русь тут при чем? — насмешливо спросил гость.

— Так странник объяснял… — сказал хозяин и, остерегаясь продолжать спор, замолк.

На другой день, после полудня, путник подошел к заставе. Караул остановил его.

— Назад! — приказал унтер. — В Москву входить не дозволено.

Ерменев подал пакет. Унтер неохотно развернул его.

— А что здесь писано? — спросил он.

Путник прочитал:

— «Императорской Академии художеств исторический живописец Иван, Алексеев сын, Ерменев следует в город Москву по надобности оной Академии…»

Унтер вытянулся.

— Что ж, проходите… Только худо нынче в Москве. Зараза… Мор!.. Может, вам неведомо?

— Слыхал, — сказал Ерменев спокойно.

— Как вашему благородию будет угодно. — Унтер отодвинул рогатку, пропуская путника.

— Это кто же? — полюбопытствовал один из солдат.

— Императорский писец! — важно объяснил унтер.

— Не врет ли?

— Бумагу видал, дурья голова? Герб с царским венцом, края золотые…

Ерменев пошел по Тверской-Ямской.

Во дворах горели костры, и едкий дым, гонимый ветром, взлетал над приземистыми домиками. С разных сторон доносился унылый колокольный звон. Навстречу, громыхая, тащилась телега, покрытая просмоленной рогожей. На облучке восседали двое в широких вощеных балахонах и белых масках. Из-под рогожи торчала почерневшая человечья нога. Порыв ветра дохнул отвратительным смрадом. Ерменев зажал нос и отвернулся.

Под покосившимся заборчиком в пыли сидели ребятишки, погруженные в глубокое, недетское раздумье. Снова послышался грохот колес.

— Мо́ртусы! — вскрикнул один из мальчишек.

Дети бросились врассыпную. Телега въехала в ворота соседнего двора. Страшилища в зловещих нарядах соскочили на землю, в руках у них были длинные железные крючья. Ерменев заглянул во двор. Фурманщики распахнули ставни избы, просунули крючья внутрь. Пошарив, один вытащил крюком труп, другой стал поливать его дегтем.

— Мортусы! — объяснил старичок, подошедший сзади. — Каторжники, бывшие душегубы! Им за это помилованье. Такие-то страшнее чумы, право слово!..