Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

Она возвратилась в кабинет. Там уже дожидался камердинер.

— Здравствуй, Попов, — сказала она приветливо. — С добрым утром! Отчего угрюм?

Попов махнул рукой:

— Дела не веселят, матушка-государыня…

— Да что это вы все дурите! — возмутилась Екатерина. — Разбаловались!.. С жиру беситесь! — Она любила пересыпать речь народными выражениями и поговорками. Знала их множество и, услышав новую, всякий раз записывала.

— «С жиру»! — повторил обиженно камердинер. — Кажется, служу верой и правдой. Сил не жалею…

— Я про службу не говорю. А видеть вокруг постные физиономии не желаю. В чем нужда?

Попов крякнул:

— Дело такое вышло… Да не смею тревожить твое величество…

— Говори!

— Явились намедни ко мне людишки из наших мест. Земляки, значит. Жалуются: нет мочи жить у помещика, господина Улыбьева. Старик-то помер, а сынок больно стал прижимать. Просят: купи нас! За тобой жить будет полегче. Оно верно, я своих не обижу. Да откуда столько денег взять?

— А цена какова?

— Двести душ, сами знаете… Кое-какие деньжонки приберег. Однако тысяч трех все же не хватает.

— Хорошо! — кивнула императрица. — Я распоряжусь, чтобы тебе выдали. Из моих собственных.

Попов упал в ноги:

— Солнышко ты наше, великая государыня!..

— Постой! — вспомнила Екатерина. — Как же ты их купишь? Без земли нельзя, я запретила.

— Покупают иные и без земли. На вывод, — заметил Попов.

— Слыхала. Да это против закона. — Она снова вспомнила о сочинении Шаппа. — Это чужеземцы всякий вздор про нас выдумывают. Мужики наши не рабы, они к земле прикреплены.

— Можно бы и землицу купить. Сказывали, господин Улыбьев продаст.

— Да как? Ведь ты сам крестьянином числишься?

— Это верно, — сказал Попов. — Можно, однако, сыскать кого-нибудь из благородных. На его имя купчую справить. А ему лишнее уплатить.

— Хитер! — улыбнулась Екатерина. — Ну, коли найдешь, покупай! Денег дам. Только смотри, чтоб без тяжб. Моим людям судиться не разрешаю. Сейчас же толки пойдут.

— Слушаю, ваше величество. Спаси тебя Христос! — обрадовался камердинер и, снова упав на колени, поцеловал край царицына платья.

— Ладно, ладно! — мягко сказала Екатерина, умиленная собственной щедростью. — Зови дежурного офицера!

Попов вышел. На пороге появился конногвардейский поручик Васильчиков.

— Здравия желаю, ваше императорское величество! — произнес он не по-военному, а мягко, почти нежно.

— Здравствуй, дружок, здравствуй, — сказала Екатерина приветливо. — Так вот кто нынче на дежурстве…

В больших серых глазах поручика светилось восторженное обожание.

«Хорош! — подумала она. — Строен, румян! А ресницы каковы… Ишь, потупил взор. Совсем красная девица. Чем-то на Гри-Гри похож. Тот в юности тоже скромен был, да куда все девалось. Развратился, дерзок стал…»

— Козицкий здесь? — спросила она.

— Так точно, государыня. Дожидается.

— Зови!

Статс-секретарь Козицкий вошел, держа под мышкой толстую кожаную папку. Низко поклонившись коснулся губами протянутой для поцелуя руки.

— Садись, Григорий Васильевич, и приступим!.. Запоздала я нынче, а дел у нас с тобой многовато, — сказала императрица. — Начнем с этого… — Она указала на законченную только что рукопись. — Погляди на заглавие! Как, по-твоему?

— «Антидот, или Разбор…» — Козицкий залился дребезжащим смехом. — Превосходно придумано! Остро, что твой Вольтер… Вижу, досталось аббату на орехи…

— Да, как будто выстрел меток, — скромно подтвердила императрица. — Так ты, Григорий Васильевич, возьми рукопись, исправь хорошенько.

— Слушаю, ваше величество… Только тут, верно, и исправлять нечего.

— Нет, нет! — сказала Екатерина серьезно. — Лести не нужно. Знаю, пишу неправильно. И по-русски и по-французски… Мысли неглупые, живые, а грамматика хромает. Так ты читай внимательно! Понял?

Козицкий поклонился.

— Есть у меня к тебе еще поручения. Но прежде говори свои дела…

Статс-секретарь раскрыл папку.

— Челобитные… Пензенская помещица, секунд-майора Мятлева вдова, пенсион хлопочет… От купцов ирбитских жалоба на тамошнее начальство… Башкирцы из Уфы тоже жалуются…

— Погоди! — прервала императрица. — Челобитные мне оставь, на досуге прочитаю. Времени у нас немного. Верно, уже дожидаются в приемной?

— Полным-полно, — подтвердил Козицкий.

— Да еще посол английский приедет… Что еще у тебя?

— Разное, государыня. Вот, например, о Новикове…

— А, господин журналист!.. Что ж он? Говорили: словарь составляет… Жизнеописание наших писателей. Пускай себе! Авось будет полезнее статеек злоязычных.

— Словарь как будто готов. А ныне опять журнал затеял.

— Вот как! — Екатерина нахмурила брови. — Стало быть, недостаточно ему полученного урока…

Упоминание об этом человеке всегда вызывало у Екатерины раздражение.

…Николай Иванович Новиков — отставной поручик, небогатый подмосковный помещик — неожиданно оказался соперником императрицы на литературном поприще. Два года тому назад в Петербурге появились почти одновременно два журнала: «Трутень» и «Всякая всячина». Первый издавал Новиков, другой — сама государыня с Козицким. Статьи помещались без подписей либо под псевдонимами. Но если Новиков открыто объявил себя издателем «Трутня», то Екатерина предпочитала прятаться за спиной своего статс-секретаря. Впрочем, все хорошо знали, кто на самом деле является хозяином «Всякой всячины» и автором большей части публикуемых там статей.

«Всякая всячина» — то есть обо всем понемногу… Милая, добродушная светская болтовня… Снисходительно пошутить над модницами и щеголями, над ветрениками и кутилами. Пожурить нерадивого чиновника, льстеца, хвастунишку, самоуверенного невежду… Назидательно потолковать о пользе наук, об уважении к законам, о святости домашнего очага и супружеской верности… Вот чем занималась Екатерина в своем журнале.

А что такое «трутень»?.. Существо бесполезное, тунеядец, кормящийся тем, что доставляет ему рой трудолюбивых пчел.

Название имело скрытый смысл, отгадать его было не так уж трудно. Да кто же трутни, как не дворяне российские? Они живут в праздности и довольстве, равнодушные к горькой участи тех, кто их кормит и одевает.

Вот куда метили стрелы новиковской сатиры!

Императрице не нравился образ мыслей издателя «Трутня», возмущал дерзкий тон, в котором эти мысли были выражены. Все же сперва она старалась проявить терпимость, как подобает «философу на троне». «Всякая всячина» пыталась урезонить своего соперника, наставить его на путь истинный.

«Все разумные люди признавать должны, что один бог только совершенен, — доказывала «Всякая всячина». — Люди же смертные без слабостей никогда не были, не суть и не будут…»