Мишель Турнье - Метеоры

— Мы оба были в рубашках. В следующий раз я надену пуловер, ошибка будет исключена.

Другой эпизод случился по случаю октябрьского начала занятий в школе. По традиции дети партиями совершали краткие набеги в Париж, которые тратились на походы по крупным магазинам для приобретения одежды на зиму. Все, что касалось близнецов, закупалось в двойном количестве, одновременно из соображений удобства и из уважения к определенной традиции, казавшейся естественной. В тот год я впервые взбунтовался против этого обычая и потребовал купить мне одежду, насколько возможно отличающую меня от Поля.

— К тому же, — добавил я к всеобщему изумлению, — наши вкусы не совпадают, и я не понимаю, почему мне всегда навязывают вкусы Поля.

— Хорошо, — решил Эдуард. — Тогда мы разделимся. Ты отправишься с матерью за покупками в Бон-Марше, я же пойду с твоим братом в Галери Лафайет.

В подобных обстоятельствах, по Бепу, полагалось опровергнуть претензии непарных существ различить нас и совершить тайный подмен. Для Поля это само собой разумелось, и он был немало шокирован, когда услышал мой вердикт:

— В Бепа не играем. Я пойду с Марией в Бон-Марше!

Таким образом, я с ожесточением продолжал разлом близнецовой ячейки. Однако в тот день мне пришлось снова претерпеть жестокое поражение. Поль и Эдуард осклабились, когда я стал демонстрировать им костюм табачного твида, клетчатые рубашки, темно-зеленый свитер с вырезом углом и черный свитер с воротом под горло. Я понял и снова почувствовал ту же тоску, охватывавшую меня каждый раз, когда близнецовая ячейка смыкалась, несмотря на все усилия вырваться, — увидев, как из пакетов Поля появляется тот же костюм табачного твида, те же рубашки в клетку, тот же черный свитер с воротом под горло. Только зеленый свитер с вырезом углом был чуть светлее, чем мой. Вокруг меня долго смеялись, и Эдуард больше других, потому что «цирк близнецов», необходимый ему для развлечения друзей, только что обогатился забавным эпизодом. Однако урок из этого опыта извлек именно он.

— Видишь ли, милый Жан, — сказал он мне, ты не хотел быть одетым, как Поль. Выбирая одежду, которая тебе нравилась, ты забыл об одной маленькой детали: у вас с Полем, что бы ты ни говорил, вкусы одинаковые. В следующий раз прими элементарные меры предосторожности: выбирай только те вещи, которые тебе отвратительны.

Слова оказались вещими, увы, и с тех пор мне не раз пришлось убедиться в их жестокой справедливости! Скольким пришлось пожертвовать с единственной целью отличиться от Поля и не делать, как он! Если бы мы хотя бы согласились на расставание, то могли бы поделить пополам тяготы взаимной независимости. Но Поль никогда не заботился о том, чтобы отличаться от меня, — напротив — так что каждый раз, когда я брал инициативу или первым совершал выбор, я был уверен, что он наверняка пойдет по моим стопам или согласится с моим решением. Таким образом, приходилось все время пропускать его вперед, довольствоваться вторым разбором, — позиция невыгодная вдвойне, потому что одновременно я предписывал себе выбор против сердца!

Мне случалось ослабевать и, опуская оружие, скатываться без ложной гордости к временам нашей детской невинности в теплых и привычных сумерках близнецовой близости. Поль ждал меня там с радостью, естественно заразительной, — все заразительно в ячейке, это по определению — и окружал меня ликующими заботами, по праву положенными для обретенного блудного брата. Ритуал очищения был особенно долог и трудоемок, но причастие семенем от этого становилось только слаще.

Однако то была лишь передышка. Я снова отрывался от своего парнобрата и возвращался на одиночный путь. Если до истории с тройным зеркалом я мог еще сомневаться в необходимости затеянного, то это жуткое испытание окончательно убедило меня в том, что надо идти до конца.

Я все медлю на пороге этого рассказа, но не только потому, что шок был жуткой силы и даже упоминание о пережитом бросает меня в холодный пот. Речь идет о чем-то гораздо большем, чем воспоминание. Опасность не отменена, гром может пасть на меня в любую секунду, и я опасаюсь накликать его неосторожными словами.

Мне было, должно быть, лет тринадцать. Дело происходило у портного и торговца готовым платьем из Динана, практиковавшего для нас «специальные цены», поскольку мы поставляли ему ткани. Это было вскоре после истории с универмагами, и я продолжал бороться, чтобы мы с Полем больше никогда не одевались одинаково. Итак, я был в этом магазине один — важная деталь, потому что, если бы Поль сопровождал меня, инцидент, по всей видимости, не произошел бы. Отсутствие Поля — в то время опыт совершенно новый — на самом деле ввергало меня в странное состояние экзальтации и головокружения, чувство несколько сумбурное, но в целом довольно приятное и сравнимое с тем, которым отмечены некоторые сны, — когда мы как будто летаем по воздуху голыми. Оно меня, кстати, не покидает с тех пор, как я отделился от Поля, хотя и сильно изменилось за несколько лет. Сегодня я ощущаю его как силу, которая словно смещает мой центр тяжести и заставляет меня все время идти вперед в попытке восстановить равновесие. Это в некотором роде осознание скитальчества, которое всегда было моей тайной судьбой.

Но в ту погожую весеннюю субботу, когда я примерял синюю фуражку в магазине Коншон-Кинета, до этого было еще далеко. Как сейчас вижу застекленные шкафы магазина, тяжелый стол, на котором громоздятся отрезы тканей, и еще выше — деревянная метровая линейка из светлого дерева на медной ножке. Фуражка вроде бы подходила, но я старался получше разглядеть свое отражение в витринах шкафов. Хозяин заметил это и пригласил меня в примерочную кабину. Тройное зеркало, боковые части которого вращались на петлях и позволяли увидеть себя анфас и с боков. Я доверчиво шагнул в капкан, и тут же его мерцающие челюсти сомкнулись и перемололи меня так жестоко, что следы остались на мне навсегда. На миг я ослеп. Кто-то стоял там, трижды отраженный в узком пространстве. Кто? На едва заданный вопрос ответ грянул громом: Поль! Бледноватый мальчик, увиденный анфас, справа и слева, застывший тройной фотографией, был моим парнобратом, неизвестно как попавшим туда, но присутствующим несомненно. И одновременно ужасающая пустота разверзлась во мне, смертельная тоска охватила холодом, потому что если Поль присутствовал и жил в тройном зеркале, — то я, Жан, был нигде, меня больше не существовало.

Продавец нашел меня в обмороке на ковре своего примерочного салона и с помощью хозяина перетащил на диван. Само собой, никто — даже Поль — не узнал тайны этого инцидента, хотя он и перевернул мою жизнь. Пережил ли Поль тот же опыт? Случалось ли ему видеть меня вместо себя в зеркале, куда он смотрел? Сомневаюсь. Я думаю, что для того, чтобы свершился оптический обман, нужно было то опьянение свободы о котором я только что говорил и которое Полю наверняка не знакомо. Или же если однажды он видел, как я возник перед ним в зеркале, он не испытал потрясение, как я, а, напротив, очарование, восхищение от встречи — волшебной и случившейся так кстати, чтобы успокоить тревогу, рождаемую, по его рассказам, моим отсутствием. Что до меня, то я приобрел стойкую антипатию ко всем зеркалам и непреодолимый ужас перед трюмо, присутствие которого где-либо сообщается мне зловещими флюидами, достаточно сильными, чтобы остановить меня и обратить в бегство.