Джим Додж - Какша

— Ни черта себе, — пробормотал Уиллис Хорнсби, когда Какша заглотила фунтовую связку сосисок и принялась за молотый ячмень из кофейной банки.

— Нормальный аппетит, ничего такого, ага? — Дедушка сиял. — Можно подумать, пылесос с перьями.

Уиллис покачал головой:

— В жизни такого не видал.

— Вот я и думаю, надо было ее назвать Электролюкс, — продолжил Джейк. — Или, о черт, Долли П. — еще лучше.

— Долли П.? — переспросил Уиллис. — Это что, рыбацкая лодка?

— Не-а, Долли Прингл. Такая здоровая рыжуха, я гулял с ней в Кус-Бэе. Талант был у бабы — страшное дело. Через шланг в двадцать пять ярдов засасывала мячик для гольфа. У меня на глазах закачала на горку бензин. Да что бензин, вы не поверите — я выиграл у Большого Дэйва Стивена тысячу баксов — это мы с ним как-то ночью вытащили старуху Долли на парковку, и она всосала с трейлерного крюка весь хром — за четырнадцать минут тридцать две секунды.

Дедушка вздохнул с безнадежной нежностью.

— Только вспомню эту кралю, сразу хрен дергается.

— Смотри, утке не показывай, — буркнул Уиллис, глядя, как Какша пронзает клювом последние пятнышки ячменя.

Предупреждение звучало разумно, ибо свирепость Какшы была под стать аппетиту. Как-то ранним вечером, еще в те времена, когда вес ее измерялся всего лишь унциями, Какша осмелела настолько, что выбралась на крыльцо, где тянул свой виски Дедушка. В ответ вечно сонный кунхаунд по кличке Кутила погнал ее к ободранному зеленому дивану, под который она тут же забилась. Когда пес, вняв наконец дедушкиным тычкам в голову, растянулся на крыльце, чтобы поскулить и заснуть опять, Какша выскочила из убежища, с коротким «ПИИИИИП!» заправского камикадзе, словно крепчайшими клещами, вцепилась клювом в обвисшую Кутилину мошонку и яростно держалась за нее все то время, пока кунхаунд с воем носился по кругу, силясь ухватить болтавшуюся у него на бурдюке полуфунтовую уточку. Дедушка хохотал так, что пришлось сползать с крыльца и биться головой о землю — иначе остановиться он не мог.

Кроме аппетита и темперамента, Какша обладала выдающейся походкой и речью. Походка у нее была глуповато-изящная: сгорбленное, заваливающееся ковыляние с трудом находило себе опору, болтанку кое-как уравновешивали постоянные взмахи ненадежной шеи, голова при этом качалась, словно зачарованная кобра — выходило нечто среднее между неуклюжим подкрадыванием и гипнотическими рысканиями. Какша шествовала с прочным креном — неловко, но без малейшего усилия. Масса порождает инерцию, однако ярко-оранжевые перепончатые ноги не проектировались для таких скоростей, и, хотя продвижение было налицо, оно всегда казалось сомнительным, всегда несло в себе унылый диссонанс между биологией и топографией. Какша не выказывала ни малейшего намерения летать.

Речь ее была более прямолинейна — если понимать под речью телесную или звуковую реакцию на окружающую действительность. Словарь мал, но выразителен. Один кряк подразумевал согласие. Два означали понимание. Три указывали на искреннее одобрение. Четыре и больше, собранные в короткие акцентированные серии — КРЯК — ВАК — ВАК — ВАК — ВАК — ВАК — полную и радостную поддержку. Если клюв открывался беззвучно, то ли в утомленном зевке, то ли в попытке сблевать, это подразумевало категорическое несогласие; когда тот же самый жест сопровождался низким шипением, наклоном головы и раскрытыми крыльями, то речь шла о принципиальных возражениях и неминуемой атаке. Если же Какша прятала голову под крыло — собеседник, его утверждение и весь этот мрачный мир ею отвергался.

С первых дней своей жизни в доме Какша со всей страстью и строгостью взялась за наведение в нем порядка. Спала она в коридоре на большой пенорезиновой подушке точно посередине между Крохиной и дедушкиной комнатами. Ровно за час до рассвета она будила Кроху, подпрыгивая несколько раз у него на груди. Потом перекусывала ведерком кукурузы, пока Кроха готовил на завтрак сосиски, яичницу и оладьи из кислого теста — все это они делили пополам. Какша ела на крыльце, и в хорошую погоду Кроха составлял ей компанию. После завтрака, когда день еще только занимался, они отправлялись на строительство заборов. Какша наблюдала за Крохиной работой, вставляя время от времени крякающие комментарии. Иногда помогала — оценивала выпученным глазом вертикальность столбов, дергала за проволоку, проверяя, хорошо ли та натянута, могла придержать конец измерительной ленты — но чаще тыкалась вокруг, пригвождала клювом бродячих жучков или просто отдыхала. Когда Кроха копал для столбов ямы, она прятала голову под крыло.

Точно между рассветом и полуднем они устраивали получасовый перерыв: съедали сэндвичи и запивали холодным чаем, который Кроха готовил накануне вечером. После перерыва снова принимались за работу и в полдень шли домой на ланч. Кроха брался за еду, а Какша будила дедушку Джейка, тыча ему клювом в пальцы ног. После ланча Кроха возвращался к заборам, а Какша с дедушкой располагались на крыльце глотнуть немного Шепота Смерти, расслабиться и обсудить общий ход вещей. Какша пила из мелкого блюдца, Джейк — прямо из бутыли. Дедушка был счастлив от того, что и Кроха, и Какша полюбили его виски. Кроха, как он знал, отгонял питьем бессонницу и тяжелые сны. Что касается Какши, то Джейк был убежден: своевременная капля Шепота Старой Смерти спасла ей жизнь, и теперь она отдавала должное этой животворящей силе. Какша выпивала в день примерно три столовых ложки, самое большее пять в холодную или сырую погоду. Похоже, виски не действовал на нее никак — она лишь стучала клювом по дедушкиному колену, когда хотела добавки.

За час до сумерек дедушка Джейк вставал, потягивался, шел в дом и принимался за готовку, Какша в это время ковыляла к пруду и грациозно плавала там под закатным солнцем — иногда молча, иногда тихо крякая о чем-то сама с собой. Они соорудили пруд через месяц после ее появления. С масштабом вышло примерно как с Крохиной песочницей. По словам копавшего яму Малыша Стрэнтона, пруд больше походил на маленькое озеро, а уж воды в нем хватит напоить всю окрестную скотину от Санта-Круза до Петалумы.

Одно время, покончив с обедом, Кроха с дедушкой учили Какшу играть в шашки, но через пару месяцев сдались. Не то чтобы утка не постигала суть игры — или, скажем, тонкости — ей просто не нравилось, когда снимали с доски ее шашки. Прыгать своими через чужие она очень любила, еще больше любила стаскивать клювом сбитые шашки противника и швырять их на пол, но когда чужая фигурка перескакивала через ее собственную, Какша тоже устраивала прыжки — вверх-вниз на доске, широко расставляя перепончатые лапы, разбрасывая во все стороны шашки, так что не оставалось ничего другого, кроме как объявлять ничью и начинать игру заново. Так что в конце концов они эту затею бросили.