Энн Ветемаа - Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер
- Название:Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Энн Ветемаа - Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер краткое содержание
Энн Ветемаа известен не только эстоноязычным читателям, но и русскоязычным. Широкую известность писателю принес в 1962 году роман «Монумент», за который Ветемаа получил всесоюзную Государственную премию. Режиссер Валерий Фокин поставил по книге спектакль в московском театре «Современник» (1978), в котором главную роль сыграл Константин Райкин. Другие романы: «Усталость» (1967), «Реквием для губной гармоники» (1968), «Яйца по-китайски» (1972).
Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
По-видимому, молодой человек, который неустанно переснимал из энциклопедий всевозможных вождей, обратил-таки на себя внимание какого-то бдительного товарища. И то сказать, зачем пареньку нужны эти фотографии? Не затем ли?.. Потому как время от времени, и по большей части как раз накануне праздников, кое-где кое на каких заборах, а то и прямо в туалетах появляются совсем не дружеские шаржи на руководителей нашего государства. Им пририсовывают фиолетовыми чернилами под носом усы и еще кто его знает какие причиндалы…
Моей персоной занялись. Факт, который меня нисколько не расстроил, поскольку был мне совершенно понятен. Дела пошли своим естественным путем.
ПРЕДСТАВЛЯЮ ВАМ МОЮ ДОРОГУЮ КАТАРИНУ (II)
Дела идут естественным путем, только ни я, ни Катарина не могли считать — на следующее после нашего удивительного знакомства утро — естественным ни тот, ни иной путь… Мы оба были смущены: ни один из нас не мог сказать, как же могло случиться так, что мы проснулись на диване в моей большой комнате в объятиях друг друга. Какой такой путь свел нас этой ночью? Неужели мы оба лунатики? Во всяком случае — голову наотрез — я не затаскивал сюда Катарину из спальни.
Когда я утром раскрыл глаза, Катарина уже не спала. Она смотрела в потолок. Увидев, что я проснулся, она серьезно и очень задумчиво произнесла:
— Ночью было дело.
А чуть позже она добавила, что это "дело в ночи" необратимо. Но она при этом нисколечко не вышла из себя. Смущения и притворства в ней не было. Их ведь не бывает и у детей. Из-под угла простыни выглядывало ее белое плечо — худенькое и как бы застенчивое, с которого соскользнула бретелька темной комбинации. Но если это плечико и было боязливым, то сама Катарина — ничуть не бывало. Во всяком случае, я был стыдливее. Потому что из-под простыни — откуда она здесь взялась? — выглядывали мои ноги, чистота которых была небезупречна. По крайней мере, в моем понимании. А лицезреть ногти на своих ногах я вообще не имел никакого желания. И живо втянул ноги обратно под простыню.
— Если ты, марципановый художник, теперь думаешь, что можешь послать меня на кухню варить кофе, то учти, что это будет рассматриваться как явная попытка попрания прав, — очень серьезно произнесла Катарина. Но не зло.
— Я тебя сюда пригласил, и, само собой разумеется, гостеприимство входит в число моих обязанностей, — ответил я, встал, с некоторой застенчивостью повернулся к Катарине спиной, натянул рубашку и брюки.
— Мужчине, который толкует об эстетике телосложения, не помешала бы ежедневная зарядка, — произнесла Катарина. — Ох, как у меня груди чешутся, — призналась она вдруг. Она откинула простыню и внимательно стала изучать свою грудь. — Ты замечательный рисовальщик, но мне придется все же смыть твое творчество. Я больше не выдержу. Ванная-то у тебя есть?
— Естественно. И там ты найдешь чистое полотенце. Я надеюсь…
Когда мы оба выпили уже по две маленькие чашечки кофе, который вышел у меня не так уж плохо, и съели каждый по паре бутербродов, Катарина задумалась.
— Так вышло, что между нами возникли отношения. Никогда бы не подумала. И, боюсь, не только сексуальные, — вздохнула она, — но даже, используя твое же выражение, "духовно-сексуальные". Я знаю, что такие отношения опасны — например, сейчас я смотрю на воротничок твоей рубашки, у меня возникает искушение постирать ее. Ты не стирал ее по меньшей мере полгода. И дальше этот маленький вопрос вырастает в проблему, а вот с ними-то мы и боремся. Подумай сам: твой воротничок просто невыносим! — если сейчас я выстирала бы рубашку, с этим я справлюсь, рано или поздно это выльется в какие-нибудь мерзейшие отношения — в эдакий семейный образ жизни. А семья и брак — это ведь легализованная проституция, как совершенно справедливо заметил Карл Маркс… А ты как думаешь?
В ее синих глазах стоял искренний и серьезный вопрос.
— Я… я боюсь и надеюсь… Ну да, по-своему Маркс прав… — Мне тоже было не так легко ответить на столь простой и в то же время столь неожиданный и честный вопрос; но я сообразил, что самой большой ошибкой было бы сейчас встать перед Катариной на колени и начать говорить о своих пылких чувствах. — Да, — продолжил я, — Маркс, конечно, не ошибается, но его мнение меня не очень-то интересует. Насколько я знаю, у него самого была жена, которой он даже пописывал. Я в итоге счастлив… А свою рубашку я, разумеется, выстираю сам. Да и не такая уж она грязная.
— Я думаю, что мы успеем еще поговорить обо всем этом по прошествии некоторого времени… — произнесла Катарина, позевывая. — Слушай, сегодня у нас воскресенье. Что ты обычно делаешь воскресным утром?
Она зевнула и снова почесала через блузку свои, уже отмытые груди. Я не знал, что пищевые краски могут так действовать.
— Я спрашиваю не потому, что меня это особенно интересует, — продолжала она, почесывая свои груди со скалолазами — нет, уже без скалолазов, — но мне кажется, что я еще немного побуду здесь. А то у меня будет такое чувство, что мужик получил, чего хотел, как это частенько бывает в жизни, а баба теперь пусть сматывается… А кстати, — теперь она сочла нужным повысить голос, — я тоже получила… то… чего я… даже не знала, что хочу… — Это прозвучало горделиво и весьма эгоцентрично; вообще-то я эгоцентричность — особенно у других — не выношу, но сейчас она была к месту. — Так что ты нос-то особенно не задирай! И запомни — у нас нет друг перед другом никаких обязательств… Ну так чем бы ты сейчас занимался?
— Обычно у меня не бывает воскресений. Иногда я, правда, хожу в церковь, но редко. А так — работаю. Но не всегда.
— Слушай, ты лепишь и красишь марципан, насколько я понимаю. Ты никогда не хотел стать настоящим скульптором? Или художником?
— Я и то, и другое. И считаю, что это большое дело, когда ты в своей области лучше всех в мире!
Это было мое кредо, которое я сформулировал для себя много лет назад.
— А ты действительно лучше?
— У меня был один конкурент в Любеке. Таллинн и Любек — единственные Мекки марципанового искусства… Да, но старый Ганс Цукерман уже пять лет спит в земле сырой. Теперь, Катарина, лучший марципановый художник в мире это я! И сказано, что лучше быть первым во Флоренции, чем вторым в Риме. Я говорю это в том смысле, что, работай я с другим материалом, вряд ли я был бы первым человеком даже в Эстонии.
— Ты очень принципиальный человек. Похоже, ты мне нравишься.
Я не нашелся, что ответить.
— Слушай, а что это за детская игра? Тут должен быть игральный кубик. — Катарина нашла у меня на полке игру, которую дети называют "Козой".
Я признался, что, да, иногда играю в эту игру.
— Один?
— Ну да… С кем мне играть. Но я обычно ставлю две фишки. И одна это как бы я сам…
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: