Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин

— Итак, до половины первого…

— До часа, — торгуется Отто.

— Хорошо, — уступает Питер, — до часа. Но не опаздывай.

— Не опоздаю, Питер.

Распахнув садовую калитку, мы пересекаем дорогу по направлению к лесу, Отто машет нам с балкона. Мне нужно быть осторожным и спрятать мятные сливки под пальто, чтобы он не увидел их. Виновато хихикая и пожирая сливки, мы идем по лесной тропе в Баабе. Теперь мы все вечера проводим в Баабе. Нам нравится там больше, чем в нашей деревне. Единственная песчаная улица застроена домами с низкими крышами, стоящими среди сосен. От нее веет колониальной романтикой. Она напоминает полуразвалившееся заброшенное поселение где-нибудь в лесной глуши, куда люди приезжают взглянуть на несуществующий прииск и, не имея средств, оседают там на всю жизнь.

В маленьком ресторанчике мы едим клубнику со взбитыми сливками и беседуем с молодым официантом. Официант ненавидит Германию и жаждет уехать в Америку. «Hier ist nichts los». [13] Здесь ничего не происходит (нем.). В летний сезон у него нет ни единой свободной минуты, но зимой он не зарабатывает ни пфеннинга. Большинство парней в Баабе — нацисты. Двое из них иногда приходят в ресторан и втягивают нас в задорный политический спор. А также рассказывают нам о своих упражнениях на плацу и о военных играх.

— Вы готовитесь к войне, — негодует Питер.

В таких случаях — хоть он и не питает ни малейшего интереса к политике — он изрядно горячится.

— Извините, — встревает один из ребят, — это абсолютно неверно. Фюрер не хочет войны. Мы за честный мир. Хотя… — добавляет он мечтательно, и лицо его сияет от радости, — и война может быть замечательной. Вспомните древних греков.

— Древние греки, — возражаю я, — не использовали отравляющих газов.

Ребята презрительно выслушивают мой аргумент. Один из них торжественно возражает:

— Это только вопрос техники.

В половине одиннадцатого вместе с большинством жителей мы идем вниз к железной насыпи, к прибытию последнего поезда. Обычно он пуст. Лязгая и издавая пронзительный свист, проходит он через темный лес. В конце концов возвращаться домой пешком уже поздно, и мы едем на поезде. На другой стороне луга можно увидеть освещенный вход в кафе у озера, куда Отто ходит на танцы.

— Сегодня вечером огни преисподней ярко светятся, — замечает Питер, довольный своей ремаркой.

Ревность породила у Питера бессонницу. Он начал принимать снотворное, но оно редко оказывает хоть какое-нибудь действие. Он просто-напросто все утро ходит сонный, даже после завтрака. И часто ложится вздремнуть на час-другой в нашей крепости, на берегу моря.

В то утро стояла прохладная и пасмурная погода, море было серое, цвета устриц. Мы с Питером наняли лодку и, пока гребли, совершенно выбились из сил, потом нас тихо понесло по течению прочь от берега. Питер закурил сигарету. Внезапно он проговорил:

— Интересно, сколько это будет продолжаться?..

— Столько, сколько ты позволишь.

— Да… У нас, кажется, все устоялось, не так ли? Я думаю, нет никакой особой причины, по которой мы с Отто должны измениться друг к другу.

Он помолчал и добавил:

— Если, конечно, я не перестану давать ему деньги.

— Что же тогда случится?

Питер лениво провел рукой по воде.

— Он бросит меня.

Лодка плыла еще несколько минут. Я спросил:

— Ты думаешь, ему до тебя нет никакого дела?

— В начале было, наверное… Но теперь… Теперь нас ничего не связывает, кроме денег.

— Ты все еще любишь его?

— Нет… Я не знаю. Может быть… я ненавижу его иногда — если это признак любви.

— Может быть.

Последовала долгая пауза. Питер вытер руки носовым платком. Его рот нервно кривился.

— И что же, — сказал он наконец, — ты мне посоветуешь?

— А что ты хочешь?

Губы Питера снова искривились.

— Наверное, я хочу расстаться с ним.

— Тогда лучше расстаться.

— Прямо сейчас?

— Чем быстрее, тем лучше. Вручи ему хороший подарок и отошли его назад в Берлин.

Питер покачал головой и грустно улыбнулся.

— Не могу.

Последовала еще одна долгая пауза. Затем Питер сказал:

— Извини, Кристофер… Ты абсолютно прав, я знаю. Если бы я был на твоем месте, я бы сказал тоже самое… Но я не могу. Все будет идти по-прежнему, пока не случится что-то непредвиденное. Долго так продолжаться не может… Да, знаю, я очень слаб…

— Тебе не надо извиняться передо мной, — улыбнулся я, чтобы скрыть легкое раздражение. — Я же не психоаналитик.

Я взялся за весла и начал грести к берегу. Когда мы приблизились к пирсу, Питер сказал:

— Ты будешь смеяться, но когда я впервые встретил Отто, я подумал, что мы всю жизнь будем вместе.

— О Боже мой!

Картина совместной жизни Питера с Отто рисовалась мне комедийным вариантом преисподней. Я громко рассмеялся. Питер тоже рассмеялся, засунув сжатые руки между коленями. Лицо его из розового стало красным, а из красного пунцовым. Вены вздулись. Выходя из лодки, мы все еще хохотали.

В саду нас дожидался хозяин.

— Какая жалость! — воскликнул он. — Джентльмены опоздали!

Он указал рукой на луг в направлении озера. Мы видели, как над тополями стелился дымок, а от маленькой станции отошел поезд.

— Вашему другу пришлось срочно уехать в Берлин по неотложному делу. Я думал, вы успеете проводить его. Какая жалость!

На этот раз мы с Питером побежали наверх. В спальне Питера царил чудовищный беспорядок — все ящики и шкафы были выворочены. На столе лежала записка с каракулями Отто:

«Дорогой Питер. Пожалуйста, прости меня, я больше не мог оставаться здесь, поэтому еду домой.

Целую, Отто.

Не сердись».

(Я заметил, что Отто написал это на чистом листке, вырванном из книги по психологии, принадлежащей Питеру: «По ту сторону принципа удовольствия».)

— Ну и ну!..

У Питера начал кривиться рот. Я нервно поглядел на него, ожидая дикого взрыва чувств, но он казался относительно спокойным. Через минуту он подошел к шкафам и начал осматривать ящики.

— Не так уж много, — объявил он, окончив осмотр.

— Только пару галстуков, три рубашки, — к счастью, мои туфли ему не годятся! И еще, дай-ка я погляжу… около двухсот марок…

Питер начал довольно истерично смеяться.

— Вполне умеренно в общем-то!

— Ты думаешь, он внезапно решил уехать? — спросил я, просто чтобы что-то сказать.

— Может быть, и так. На него очень похоже… Теперь я понимаю; я сказал ему, что мы поедем кататься на лодке сегодня утром — и он спросил меня, надолго ли…

— Понятно…

Я сел на постель Питера, размышляя о том, что, как ни странно, Отто наконец совершил поступок, за который я могу его уважать.

Питер все утро находился в истерическом возбуждении, но во время ланча он сидел мрачнее тучи и не проронил ни слова.