Е. Бирман - Эмма

Я отказался от дальнейшего копания и решил теперь проверить программное оснащение компьютера, например, имеются ли Excel и Word. И то, и другое оказалось в наличии. Я открыл Word. Список документов, открывавшихся последними, выглядел следующим образом: «Emma173, Emma172, Emma171, Emma170». Сами файлы наверняка уничтожены, подумал я, но на всякий случай выбрал самый поздний — «Emma173». Раскрылся текст под заголовком «ЭММА».

Это и была ныне представляемая мною рукопись. Я определил место хранения документа. Он, вместе с другими, от «Emma1», «Emma2» и т. д. — до «Emma173», находился в папке с названием «Emma», но сама папка была помещена среди служебных файлов Windows. Это, надо полагать, и спасло текст от уничтожения.

Как видите, название рукописи мною не изменено. Подзаголовки автором менялись несколько раз, я оставил последний — «(Записки подражателя)», но поначалу, между «Emma1» и «Emma173», по которым можно было проследить историю написания романа (так я определяю жанр рукописи) были и другие, в том числе — «(ИСПОВЕДЬ ПАЛАЧА)». Видимо, автор не слишком доверял неразборчивому, закормленному броскими заголовками читателю, внимание которого легче привлечь крупным шрифтом объявленной сенсацией: «ЗНАМЕНИТАЯ АКТРИСА НАМЕРЕНА ЛИНЧЕВАТЬ СВОЕГО РЕБЕНКА!» Далее читатель прочтет, что посетители супермаркета стали свидетелями того, как актриса такая-то (пусть это будет, к примеру, Nicole Kidman), ожидая у мясного прилавка, пока ей упакуют три куриных шницеля в шелестящую прозрачную бумагу, пообещала раскапризничавшемуся чаду что-то, от чего ребенок нахмурился. Поскольку расслышать сказанное шепотом на ухо было невозможно, репортер имел полное право заподозрить худшее и выполнил священный долг журналиста, попытавшись предотвратить грозящую ребенку жестокую экзекуцию, и потому придираться к нему — бесчестно и несправедливо. Я понимаю колебания автора, сначала поддавшегося искушению и во вполне демократическом духе решившего, что читатель заслуживает получить броский анонс, но позже раскаявшегося, пожертвовавшего жаждой быстрой славы и уступившего своему внутреннему нравственному камертону. Конечно, видимо, решил он уже задолго до «Emma173», — читатель в демократическом обществе воспитывает репортера, журналиста, писателя такими, каковы они есть и быть должны, а не наоборот. Писатель-пророк, журналист-бессребреник, отважный репортер-сорвиголова — увы, как правило, характерный продукт тоталитарного, патриархального или еще каким-нибудь образом заблудшего общества. Общество же правильно настроенное манкирует справедливыми и скучными своими хроникерами и бытописателями, и назло, из чувства противоречия, противопоставляет им выскочек в ярком облачении или мизантропов во всем черном. «Какой же стороны мне держаться?» — видимо, не раз спрашивал себя автор, знавший, без сомнения, что добродетель нередко служит баррикадой на пути смелых человеческих устремлений, не говоря уже о прорывах в художестве. В итоге мы все же имеем дело с фактом — умеренное, консервативное начало в нем победило, возобладав над соблазном украсить свое произведение неким подобием черной пиратской головной повязки с черепом и костями, и в последней версии значится скромное: «(Записки подражателя)».

Начинались эти «записки» рассуждениями общего характера, вникать в которые мне было пока недосуг, я потянул вниз движок прокрутки, и полюбовавшись летящей на север плотной стаей черных букв, быстро добрался до конца повествования. Там в последних абзацах (все время хочется употреблять слово «рукопись», хотя как можно говорить о рукописи в отношении текста, по-видимому, никогда не знавшего пера и бумаги) я наткнулся на странную сцену — герой погибал в ящике собственной двуспальной кровати.

Позже я прочел все, и гарантирую — речь идет не о некоем легковесном тексте, который увидев склоненную над собой прелестную женскую головку, восклицает в непритворном умилении: «Ах! Меня читают!» — Нет, речь идет о повествовании, пропитанном суровым мужским драматизмом и наполненном высоким чувством ответственности перед серьезным читателем.

Но тогда, когда я прочел еще только начало и конец, я задумался о том, как следует мне поступить в данной ситуации. «Сторож» (я продолжу его так называть), продавший мне компьютер, как ни неприятен был на вид, не был похож на вора и тем более на убийцу. Как все же мог попасть к нему в руки этот лэптоп? Сомневаюсь, что я сам нанял бы этого вурдалака для какой-то постоянной работы в доме. Разве что если бы писал роман, и жалкая личность служила бы мне прототипом для одного из героев. И вот, странный сторож мой (домработник, в данном случае) приходит, чтобы с уже знакомыми читателю проклятиями и отвращением вытереть пыль и восстановить правильный порядок расстановки стульев у большого стола в гостиной, но находит дом пустым. На кровати в спальне покрывало и простыня сбиты к изголовью, подушки — торчком, неприятный запах, но и здесь никого нет. Из ценностей — только раскрытый лэптоп на письменном столе в кабинете. На сочинение, он, конечно, не обратил внимания. А если бы и обратил, то вряд ли стал знакомиться с ним при сложившихся в тот момент обстоятельствах, тем более — не полез бы в его конец.

Хозяин дома, возможно, оставался ему должен денег. Может быть, те самые триста шекелей, за которые и был продан мне лэптоп. Я понимаю желание странного субъекта решить имущественный спор с внезапно исчезнувшим работодателем при помощи короткой внесудебной процедуры. Я тоже никогда в жизни не имел дела с судами, а с полицейскими — только в тех случаях, когда нечаянно нарушал правила дорожного движения у них на глазах. Один только раз я добровольно явился в полицейский участок за предназначенной для одной придирчивой фирмы справкой об отсутствии у меня уголовного прошлого (в учреждение это, в конце концов, я так и не был принят).

Мне, в общем-то, довольно ясно представилось происшедшее — автор пошел в спальню, чтобы проверить детали того, о чем пишет и, может быть, ухватить еще какую-нибудь мелочь, которая сделает описание более правдоподобным. Далее — внезапный инфаркт, падение, крышка захлопнулась. Матрас, падая, повилял упитанной талией и успокоился, а автор не очнулся раньше, чем в ящике закончился кислород… Думаю, несчастного давно уже нашли, квартира его перешла по наследству, может быть, уже продана. Так что с моральной точки зрения, а не с формально-правовой, к которой я всегда испытывал неприязнь, у меня не должно быть претензий к «билетеру-сторожу-домработнику». В общем, как вы уже догадались, мои угрызения совести не пересилили инстинктивного нежелания впутываться в тошнотворную паутину расследования и становиться, может быть (поди, знай!), самому объектом подозрений наделенного богатой фантазией и желанием отличиться следователя, и я решил не обращаться в полицию. Ведь с такой же легкостью, с какой я распутал клубок причинно-следственных связей, приведший этот лэптоп в мои руки, в воображении следователя-энтузиаста мог бы родиться другой, не менее правдоподобный сценарий. Только в его версии происшедшего фигурантом был бы уже я сам.