Евгений Шишкин - Правда и блаженство

— С удовольствием!

Они выпили. Потом с азартом, в атмосфере воспоминаний, выпили еще.

— Никогда не забуду Рыбачий, — признавался растроганно Алексей.

— Золотая пора! — чуть не прослезившись, соглашался Суслопаров. — С флагом ходили, помнишь?

— Я бы и сейчас прошелся, товарищ майор.

— Погоди-ка, — сказал Суслопаров. Он порылся у себя в барсетке, и скоро на столе появились таблетки в белой пластиковой упаковке.

Алексей, указав на знакомые таблетки, хмельно и весело спросил:

— Концерт продолжается?

— Даже без антракта! — воскликнул Суслопаров. — Полетели, Алексей!

— Полетели, товарищ майор!

Затем они снова пили виски — за боевых товарищей, за мужскую дружбу, а затем с красным флагом, который купили в сувенирной лавке, шли к аэропортовской гостинице в сопровождении милицейского лейтенанта, которому заплатили. Пели бодро, стальными забалдевшими глотками:

В гостинице они с Суслопаровым снова полетели, но, вероятно, по разным орбитам. Алексей вскоре почему-то остался один в номере с распахнутой дверью.

Он кричал то ли во сне, то ли в бреду, то ли наяву:

— Инна! Ко мне! Инна, шаго-ом марш! — Но потом начинал горько плакать, извинялся перед Инной, требовал, чтобы она его простила; он молил Инну, заклинал, потом падал на колени, говорил, что не достоин ее, и плакал, жалобно скуля, подвывая, скрючившись на прикроватном коврике, словно пес.

Весь дежурный персонал гостиницы подходил к его номеру, чтобы посмотреть на человека, который кается в чем-то, умоляет и безумно ждет встречи с какой-то Инной. В период краткого просветления Алексея дежурная горничная даже спросила:

— Она вам кто, эта Инна-то? Неужели жена? Вот чудеса-то!

Ответа любопытная горничная не познала. Алексей вновь провалился в рваный сон, в глюки.

Человек в штатском будил Алексея толчками в плечо, но не жестоко, не по-милицейски. Хотя за спиной у человека в штатском стояли три вооруженных верзилы омоновца, которые наверняка умели будить…

— Что за чертовщина? — очухался Алексей.

— Оденьтесь и проследуем с нами.

— Зачем?

— Вы собирались лететь в Краснодар?

— Когда?

— Вчера вечером.

— Ах да! К Инне! Где мой телефон?

— Телефон у вас изъяли. Проверяются ваши звонки.

— А где майор Суслопаров?

— Он уже дал показания и улетел в Мурманск.

— Мужики, чё случилось-то?

— Самолет «Ту-154», следовавший рейсом из Домодедово до Краснодара, взорвался в воздухе, — холодно и учтиво сообщил человек в штатском. — Все пассажиры и члены экипажа погибли. Скорее всего, это был террористический акт. Есть предположение, что взрывчатка находилась в багаже. Вы свой багаж сдали, но не улетели…

— Так я ж!

— Собирайтесь! Все обстоятельства выясним в отделении.

— Боже! Башка-то как трещит…

— Еще бы, — ухмыльнулась горничная, которая появилась принять номер после постояльца.

Алексей вышел из гостиницы в сопровождении омоновцев, взглянул на небо. Чистое, высокое, ни единого облачка, ни единой зацепки, — бесконечное как сама смерть… В мозг лезли шальные метафоры, обрывки глюков. Самолет взорвался. А его там не оказалось. Он уже регистрацию прошел, багаж сдал… Он опять глядел в небо, словно искал остатки крушения.

Телефон Инны молчал. Длинные пустые загадочные гудки, потом — обрыв, короткие зуммеры. Алексей прилетел в Краснодар. Здесь ее телефон тоже гундосил впустую.

— Вы из милиции? — спросил Алексея пожилой человек в шляпе, с маленькой тяпкой в руках. Это был садовник, он открыл калитку Инниного дома, — белокаменный особняк, утопающий в зелени, окруженный клумбами.

— Нет, я из страховой компании, — уклонился Алексей, почуяв некую опасность.

— Инну Эдуардовну в больницу увезли. С головой худо стало. В психиатрическую клинику к Саркисяну.

Доктор Саркисян оказался не только главным врачом элитного «желтого дома», но и другом семьи Инны Эдуардовны. Дородный армянин, курчавый, с сединами, с волосатыми руками, спокойный как слон, он говорил с небольшим красивым акцентом, говорил тихо, вразумительно и неколебимо, — будто на сеансе психотерапевта. Казалось, этот человек всё знал, не позволял с собой спорить, убеждал не столько словом и аргументом, сколько невозмутимым ученым видом и белоснежным медицинским халатом:

— Сичас Инна спит после капельницы.

— Мне нужно срочно ее видеть! Я жив!

— Чем дольше она будет спать, тем для ниё лучше. Вас ей вабще жилательно не видеть.

Алексей настропалился, замер вопросительно. Такими доводами врач не может легко бросаться!

— Инну васпитывал отец, мой таварищ-щ… Мать у нее погибла за рулем маш-шины. Инна сидела рядом, асталась ж-шива, даже не травмирована. Только стресс, — рассказывал доктор Саркисян, прямо и просто глядя в глаза Алексея; вероятно, он знал, кто перед ним, или слишком догадывался. (Алексей чувствовал свою вину, словно был виноват в том, что не оказался в самолете, который свалился на землю обломками и обрывками человеческих тел.) — Отец, Эдуард Эдуардович, очень любил Инну. Дал карошее абразавание, привил любовь к яхтам. Но снова случилась трагедия. Отца сбило волной с буны. Он ударился галавой о бетон и скоро умер. Инна тоже стояла на той буне, но не палучила ни царапины. Опять сильнейший стресс. Роковая случайность. Но с тих пор у Инны стала развиваться фобия. Вот тогда Инна и попала первый раз в нашу клинику… Патом была несчастная любовь… Человек, каторого она любила, абозвал ее ведьмой и бросил… Снова стресс… Наконец Инна вышла замуж. За состоятельного человека, старше ее по возрасту. Но он умирает. И не где-нибудь. С ней в постели. В близости с ней… — Доктор говорил ровно, методично. — Ничего удивительного в этой смерти нет. Сердце захлебнулось… Но каково ей? Мне опять пришлось ее долго лечить… Теперь вы, загадочный масковский любовник. Не удивляйтесь. Инна мне о вас рассказывала. Она гатовит к вашему приезду яхту, ждет не дождется. Но самолет взрывается. На пароге к счастью. — Доктор Саркисян опустил глаза: — Инну привезли в очень тяжелом састоянии. Если я пакажу вас ей, она еще раз сойдет с ума… Ведь вы явитесь к ней с таго света. — Он опять стал смотреть прямо в глаза Алексею. — Вам не нужно больше встречаться с Инной Эдуардовной. В клинике она проведет не меньше года… Телефоны свои уничтожьте или смените. Я вам честно гаворю: психика у нее надорвана… В данном случае я спасаю не только ее, а вас абоих…

— Она когда-нибудь выздоровеет?

— Я надеюсь. Но, к сажилению, всегда астанется на грани срыва.

— Выходит, господин доктор, я виноват?