Горан Петрович - Различия

В тот раз — за Чиричевой и Ускоковичем, воспитанником военно-морского училища; Фазаном и Христиной; Цацей Капитанкой и Джиджаном.

А теперь о них же, в той же последовательности, только подробнее.

Чиричева была из хорошей семьи, из медиков. И с рождения любила белый цвет. Чем белей, тем лучше. Что-то вроде семейной традиции. И вот, под действием этой традиции, ослепленная белизной, влюбилась в этого самого Ускоковича. Военно-морской флот присылал своих будущих офицеров к нам в город на курсы автовождения. Разумеется, Ускокович был затянут в безукоризненно белую форму. Сидел он так, словно аршин проглотил. С левой рукой на колене (как положено по уставу), не снимая перчатки, тоже белой, которой придерживал белую же фуражку с вышитым якорем, уютно устроившимся в гнезде из веточек лавра и оливы. Его правая рука обычно бросала якорь где-то глубоко под расстегнутыми пуговками белоснежной шелковой блузки Чиричевой. Она вздыхала, все ее тело было напряжено, натянуто как струна, она странно выгибалась... Словно судно, которое порыв бешеной бури то ударяет бортом о причал, то пытается разорвать все его путы и унести в дальнюю даль, в бескрайнее синее море.

Чиричева взволнованно вздыхала, трещали швы ее шелковых блузок, даже отлетали пуговки... (После «плаваний» в кинотеатре один только Чеканяц тайком собрал целых двадцать две.) А в минуты затиший Чиричева безутешно рыдала, заклинала Ускоковича и даже грозила ему, что утопится в первой же попавшейся речке, если он не завалит тестирование или экзамен по вождению, чтобы ему продлили время обучения в военном автоподразделении.

Как и любому мужчине, Ускоковичу это было приятно, но ему и в голову не могло прийти пожертвовать ради Чиричевой категорией «В», позволяющей управлять «моторными транспортными средствами, за исключением мотоциклов, с максимальной массой не более трех с половиной тонн и числом мест, не считая водительского, не более восьми».

Фазан и Христина были парочкой из последнего класса восьмилетки. Фазан считался настоящим антихристом, а Христина, она была дочерью весьма набожного человека, который, в частности, вел все финансовые книги тогдашней епархии Жича. Можно сказать, земля и небо. Чей союз окутан туманной дымкой. Где-то вдалеке, у самой кромки повседневного горизонта. Именно как земля и небо — невозможно определить, кто кого поддерживает.

Что касается Цаци Капитанки, то она была «профессионально ориентирована» на армию. За вознаграждение. Со скидкой для новобранцев. По полной стоимости для двух взводных и трех прапорщиков. Но один раз — и «в подарок» для одного ненормального капитана, которому и была обязана чем-то между своим званием и прозвищем.

Цаца Капитанка крайне ревниво относилась к Чиричевой из семьи медиков. Считала, что та отбивает у нее клиента. И умела изложить свое собственное видение военной доктрины: «Ха, военно-морской флот! Ничего особенного. Им белая форма важнее стоящей женщины. Боятся брюки на коленях испачкать. Сухопутные войска залегают в окопах, ползут по земле в любую погоду, проникают за линию фронта, занимают доты и дзоты, прицеливаются в мгновение ока и без промаха попадают в живое мясо... Уж я-то знаю! Сухопутные войска — это огромная масса! Они — ударная сила армии! А морячки — так, модели с подиума... Настоящий солдат — это покрытый пылью пехотинец!»

Джиджан, тот, что сидел рядом с ней, был кем-то вроде сводника, посредника между Цацей и «пользователями». Называя его на «вы», она игриво говорила: «Вы у меня хоть и гражданский, а все равно служите в Югославской народной армии».

Джиджан в этом качестве получал и все «бонусы», включая «отчисления» после каждого «тактического учения». Надо сказать, что он любил выглядеть «красиво», то есть уделял большое внимание своему костюму и целыми днями прогуливался по городу, следя за тем, какое впечатление производит на прохожих.

Восемнадцатый ряд был последним. И тем не менее за ним находился еще один человек, которого с некоторой натяжкой тоже можно было бы отнести к публике. Швабич. Киномеханик. В нерабочее время холостяк. Он, как и остальные, «следил» за фильмом, правда, через одно из окошек своей комнатенки. Говорили, что Швабич с восемнадцати лет, то есть последние тридцать два года, выглядел так, словно собирался на пенсию. Был он невероятно медлителен. Казалось, что он давно уже куда-то пошел, а на самом деле еще и с места не стронулся. За исключением тех случаев, когда отправлялся посидеть со Славицей, кассиршей «Сутьески». Большую часть сеанса он именно у нее и проводил. Заигрывая с ней, попивая переслащенный кофе и переворачивая пустые чашечки. Фильмы он смотрел как придется. Тридцать метров из первой части, пятьдесят из второй, ну а если увлечется, то и все сто из третьей...

И даже несмотря на кофе Швабич знал об этом виде искусства почти всё. Мог назвать все до последнего имена, написанные самыми мелкими буквами, из тысяч заключительных титров. Утверждал, что в процессе создания фильма режиссер участвует меньше других. А для большей убедительности добавлял: «Монтаж гораздо важнее!»

За это, а еще и за то, что он нередко путал последовательность частей, его прозвали Швабомонтаж Он не сердился. Еще говорили, что он раздобыл на студии «Авала-фильм» списанный монтажный стол. И что у себя дома, для души (пользуясь ножницами и пинцетом, ацетоном и прессом для склеивания, складной лупой и тряпочкой для вытирания пленки, канцелярскими нарукавниками и хлопчатобумажными перчатками, а также специальными стойками, к которым крепятся кадры), крутясь на передвижном стуле на колесиках, целыми днями и ночами отрезая и соединяя отдельные кадры и даже беспощадно ампутированные куски самых разных фильмов, он создавал собственное, полнометражное, восьмичасовое творение, каких еще мир не видел. Во всяком случае, так говорили, а официально именно из-за Швабомонтажа хранящиеся в «Сутьеске» журналы с перечнем «списанных материальных средств» зафиксировали, что здесь пришло в негодность больше копий, чем во всей сети кинопроката целой Сербии. Прокатчики были в отчаянии. Каждая коробка с пленкой, попавшая в руки Швабича, становилась короче по крайней мере на пять-шесть метров.

«И? Что вы этим хотите сказать? Я безответственный?! Нет! Это естественная потеря! Предсказуемый ущерб! Если такое понятие существует в других профессиях, если это нормально для мясников, так почему в моем деле, в моем ремесле мне предъявляются претензии?» — защищался он.