Норман Мейлер - Крутые парни не танцуют

– Кому?

– Перво-наперво в аэропорт. Вдруг выяснишь, когда Джессика сюда прилетела.

– Они с Лонни приехали на машине.

– Почем ты знаешь, что это была ее первая ночь в городе? Или его?

Я пожал плечами. Он был прав.

– А еще, – сказал он, – найди агента по недвижимости, который продает ту усадьбу.

Тем не менее, когда он ушел вниз, я продолжал неподвижно сидеть на стуле. Я и не двинулся бы с места, если бы он не крикнул с первого этажа:

– Тим, я беру ялик и иду к катеру на веслах. А ты прогуляйся. Я хочу вынести их из дому.

Я видел призраков, а он – реальных людей. Что ж, ладно. Выйдя на прогулку, я мог хотя бы отвлечь от него внимание.

Надев парку, я ступил за порог и побрел по пустынной Коммершл-стрит, залитой послеполуденным солнцем, но прошел по ней немного. День был тихий, спокойный, как солнечные лучи, которые рифлеными столпами падали из-под серых гряд на небе, и я знал, что на пляже будет игра света и тени. Услышав, как завелся мотор нашего двадцатифутового «Китобоя» (катера Пэтти), я свернул на безлюдный участок пляжа, на песок, и действительно – по почти пустой гавани, оставив ялик позади на швартовых, отец вел «Китобой» прочь из залива. Береговой охраны видно не было; только две-три рыбачьих лодки направлялись к городской пристани, и я перевел дух и, приволакивая по песку больную ногу, повернул восвояси.

Добравшись до дома, неожиданно для себя взбодренный прогулкой, я решил последовать совету Дуги и взяться за телефон. Сначала я позвонил в аэропорт, и мне сразу же повезло. Ответила девушка, с которой мы вместе гуляли на вечеринках, – сегодня была ее смена, – и я смог без обиняков спросить, значатся ли в списках улетевших или прилетевших в Провинстаун за последние несколько недель такие люди, как Джессика Понд, она же Лорел Оквоуд, и/или Лонни Пангборн. Спустя пять минут она перезвонила мне и сказала, что Джессика Понд прибыла вечерним рейсом пятнадцать дней тому назад. Она покинула наш город девять дней назад первым утренним рейсом. В аэропорту зарегистрировали ее обратный билет из Провинстауна в Бостон, далее в Сан-Франциско и в Санта-Барбару. Никто по фамилии Пангборн не прилетал и не улетал. Однако моя знакомая вспомнила, что дежурила в то утро, когда улетала Понд, и сообщила мне, что к самолету ее доставил шеф полиции Ридженси. «Как следует позаботьтесь об этой леди» – так, по ее словам, сказал ей он.

– Было похоже, что они на короткой ноге? – спросил я у нее.

– Тим, у меня было слишком сильное похмелье, и я не обратила внимания. – Она поразмыслила. – По-моему, они выглядели приятелями.

Что ж, это открывало разные возможности. Если Джессика Понд провела здесь неделю в одиночку, потом улетела в Санта-Барбару и опять вернулась сюда, напрашивался вопрос: работали ли они с Пангборном на Уодли или она работала на себя?

Потом я позвонил городскому агенту по недвижимости – женщине, которую знал лучше других. Однако она смогла лишь назвать мне фамилию бостонского юриста, представляющего интересы хозяина усадьбы. Насколько она слышала, дом Парамессидеса не был объявлен к продаже. Позвонив в бостонскую контору, я назвался Лонни Оквоудом. Подошел юрист, и я сказал:

– Мистер Туэйт, моей матери, миссис Оквоуд, пришлось срочно улететь по делам в Европу, но она просила меня связаться с вами.

– Я рад, что вы позвонили. А то мы тут уже теряем терпение. Вашей матери давно следовало быть у нас с заверенным чеком.

– Я знаю, – сказал я.

– Хорошо. Передайте ей от меня вот что. Я слегка встревожен: цена, видимо, немного поднялась. Или поднимется, если мы от нее ничего не услышим. Сами понимаете, я не могу держать оборону на голодном пайке. Обещание есть обещание, но нам нужен ее чек. На прошлой неделе другая сторона тоже подала заявку.

– Я сейчас же с ней свяжусь.

– Уж постарайтесь. Всегда так. Идут годы, и владельцы не имеют от своей усадьбы никакой радости, одни налоги да штрафы. А потом ее вдруг хотят все разом, вынь да положь. – Он закашлялся.

– Мистер Туэйт, она вам позвонит.

– Надеюсь. Красивая женщина ваша матушка.

– Я ей передам.

Я быстро повесил трубку. Я слишком мало знал, чтобы и дальше разыгрывать по телефону роль ее сына.

Однако моя догадка получила некоторое подтверждение. По-видимому, Лорел Оквоуд действительно собиралась приобрести усадьбу лично для себя. Хотела ли она досадить этим Уодли и, следовательно, Пэтти Ларейн?

Я поставил себе вопрос: что Пэтти Ларейн сделала бы с женщиной, отважившейся на такой маневр?

«Убила бы», – таким был единственный ответ, пришедший мне на ум.

Если я был прав и Пэтти Ларейн так и сделала с помощью пистолета двадцать второго калибра, то зачем Ридженси обезглавил жертву? Чтобы оставить наиболее удобную для опознания часть трупа на моей делянке? Неужели Пэтти Ларейн ненавидела меня до такой степени? Или все дело в ненависти Ридженси?

Пожалуй что да, решил я. Ведь это Ридженси посоветовал мне поехать на делянку.

Я отошел от телефона с прояснившейся головой, более разгневанный и целеустремленный, чем был в последнее время. Может быть, сказывалась отцовская закваска? Я склонен считать оптимизм самым опасным из моих свойств. Ибо я вдруг ощутил желание посмотреть на снимки обнаженной натуры, сделанные мной несколько лет назад, причем в одном случае натурщицей служила Мадлен, а в другом – Пэтти Ларейн. Какое странное желание! Думать о непристойных фото именно в тот момент, когда с радостью отмечаешь в себе проблески характера. Да не скажет никто, что я – заурядная личность!

Я пошел наверх: там, схороненный в ящике, лежал конверт с фотографиями. На трех была Пэтти, а на двух – Мадлен. Боюсь, что ноги обеих натурщиц были раздвинуты достаточно широко, чтобы продемонстрировать сатанический блеск их нижней души; да, те губы были видны во всей красе. Но теперь в конверте обнаружилось целых десять кусков глянцевой бумаги. Все головы были аккуратно отрезаны от тел.

Знаете ли, я верю, что мой отец выбрал именно этот миг, чтобы взять якорь с двумя головами, примотанными проволокой к звеньям цепи, и там, на глубокой воде, опустить его за борт вместе со своим жутким грузом. Я знаю, что мгновенно подвергся атаке обитательниц Адова Городка. Это был самый колоссальный натиск из всех, что мне приходилось испытывать.

«Доигрался, урод паршивый», – взвизгнул первый голос.

«Да здравствует мертвечина, дурачина», – сказал второй.

«Тимми парень хоть куда, оборви ему муда».

«Изувечь подлого изувера. Вскрой лунную опухоль, полную гноя».

«Эй, Тимми, нос в говне, голова в огне».

«Ах, убийца, кровопийца!»

«В тюрьму его – он умыкнул у меня дом».

«Слышишь, насильник, ты кувыркался в моей постели».