Геза Сёч - Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи

До этого мне казалось, что зиять может только пропасть. А вот по мнению Эндре Ади, получается, что и степи могут зиять.

Ветеринар еще разок приложился к фляжке. А потом рассказал, что с ним произошло. Все случилось из-за приема, устроенного в столичном зоопарке после праздничного фейерверка.

— Ну поддал я, — рассказывал ветврач Усатому, — потому как вино было дармовое. Вы ведь тоже, поди, не отказываетесь, ежели на халяву? — Охранники закивали. — Потом на глаза мне попалась декольтированная, без стыда и совести разухабистая девица. Ноги длинные, как у страусихи. Я думал, она балерина, а выяснилось — что жена министра, — врач мечтательно замолчал и дальнейших подробностей не раскрыл.

Единственно, что стало нам известно, — это то, что через 24 часа он оказался в этой глухомани, «где у него будет возможность познакомиться с целой стаей страусов и от души наслаждаться их обществом», — так утешали его в столичном зоопарке, пока он собирал манатки.

Неожиданно кто-то набросил на меня сеть. Охранник и двое скотников кинулись ко мне, навалились, связали и, зашвырнув на прицеп, впихнули в клетку.

— Готова цыпочка, — удовлетворенно констатировали они.

Капитан наблюдал за событиями с почтенного расстояния. А Шурделян хитро усмехался в свои усы.

— Аааааааааааааа, что такое? Пишта! На помощь! — верещала я как безумная.

Потемко с невозмутимой рожей стоял как вкопанный.

— Только не надо паники! — сказал он.

На шум сбежалось несколько страусов, и старый пердун так информировал их о случившемся:

— Эти люди приехали из зоопарка, их прислали за молодой курочкой, которую зоопарк купил у нашей фермы. А Лимпочка как раз здесь прогуливалась, и бедняжке не повезло — сеть упала прямо на нее.

— Ты, животное! Ты знал об этом заранее? — рыдала я.

— Если ходишь, не затыкая уши, то много чего узнаешь, — нагло ответил он. — Но в зоопарке тебе будет хорошо, никто тебя обижать там не будет. — И, удаляясь, добавил: — Ты наконец-то встретишься с казуарами. И сможешь тренироваться, сколько твоей душе угодно.

— Заводи, — прокричал Шурделян.

Тихий ужас — ничего другого о зоопарке я сказать не могу. Об этом позорном месте, о жмущихся в клетках развалинах, некогда называвшихся животными, которые без стыда и совести выставлены на всеобщее обозрение, и вообще, о той пошлости и жестокости, которые здесь правят бал.

В соседней клетке, забившись в угол, сидит день-деньской маленькое волосатое существо. Волосы покрывают даже его лицо, а зубов у этого существа столько, что в рот не вмещаются — один или два вечно торчат наружу. Сперва я подумала — обезьяна, но она была без хвоста. Одета была в какие-то рваные трусики и обута в крохотные башмачки.

В воскресенье к клетке приблизилась элегантная пара. На мужчине были отглаженные панталоны, на женщине (его жене?) — дорогой костюм. Остановившись, они зашептались, словно о чем-то споря и словно бы не желая, чтобы их заметило маленькое волосатое существо. Но оно их заметило и с плачем подбежало к решетке: «Мама! Папа! Заберите меня домой!»

Супружеская чета быстро повернулась. И, не оглядываясь, удалилась.

Прошло три кошмарных дня.

На второй день от дизентерии умер ленивец.

А ночью четвертого дня мне послышались знакомые шаги. Я глазам не поверила: в тени маячила фигура Максико. Где-то взревели львы, и если всеобщие представления о внешности этих животных страдают неточностями и преувеличениями, то воздействие, которое производит их рев на простого смертного, не говоря уж о страусе, преувеличить невозможно.

— Лимпопо, — прошептал Максико, — я пришел за тобой. Я спасу тебя.

— Беги отсюда скорей, — взмолилась я.

— Смотри, что я принес. Это Пети Аптекарь тебе посылает.

— Что это? Беги! Сейчас здесь будут охранники.

— Это окоченитель. Если проглотишь эти таблетки, то станешь, как мертвая. Все подумают, что ты умерла. А через несколько часов ты придешь в себя, но до этого тебя уже куда-нибудь вышвырнут. Ты поднимешься и вернешься ко мне на ферму.

— А что будет, если…

— Тсс! Идут! — предупредила нас черная зверушка из соседней клетки.

Приближался ночной обход. Максико бросил мне какую-то коробочку и исчез. О направлении, в котором он скрылся, я могла догадаться по бешеному рыку львов.

На коробочке сверху было написано:

ЛЕТАРГИЧЕСКИЕ ПИЛЮЛИ

Под надписью был рисунок, изображавший прекрасную длинноволосую девушку, которая со скрещенными на груди руками лежала на сундуке.

В самой коробочке я нашла инструкцию по применению снадобья, на обратной стороне которой были замечательные стихи:

Проснулась я в еще большем ужасе, чем в зоопарке.

Рядом со мной на телеге лежал дохлый мерин, а также задавленная насмерть овчарка и несколько столь же безжизненных кошек, наверно, охотившихся на отравленных крыс.

Мы как раз въезжали в ворота, над которыми светились огромные, в человеческий рост, разноцветные буквы:

БИОРИТМ

БОЙНЯ, ПЕРЕРАБОТКА ОТХОДОВ, КОЛБАСНЫЙ ЦЕХ

Так вот мы куда попали — на бойню! Отходами была я, это меня везли на переработку, намереваясь сделать из меня колбасу.

Ну уж это вам не удастся! Не видать вам страусиной колбаски!

Мышцы мои еще были окоченелыми, так что не оставалось ничего другого, как наблюдать.

Творившееся вокруг по кошмарности намного превосходило все фильмы ужасов, которые, заглядывая в окно караульни, я смотрела по видеомагнитофону охранников.

Бетон, сверкающие железяки, колючая проволока, с пугающим безразличием вращающиеся исполинские шестерни, транспортеры, рельсы, крюки, то и дело приоткрывающиеся двери холодильных камер, тележки, которые толкали перед собой рабочие в белых халатах или комбинезонах, промышленные весы, тельферы, здоровые мясники, неоновый свет, кафельная плитка, поставленное на поток убийство и беспрерывная хладнокровная погрузка-разгрузка — все это вместе было настолько ужасно, что, наверное, я бы оцепенела и без горсти оригинальных, изготовленных по рецепту отца Лёринца, летаргических пилюль.